Авсиян Осип Львович: Неоконченные воспоминания

Быт нашей семьи

У нас в доме придерживались в то время (как и во многих других еврейских домах) ортодоксальных еврейских законов. Особенно за этим следила бабушка. Всё в пищу употреблялось только кошерное (запрещалось употреблять свинину, заднюю часть барашки; курицу разрешалось есть только зарезанную у резника), запрещалось употреблять одну и ту же посуду для молочной и мясной пищи (была отдельная посуда). После мясного в течение двух часов запрещалось употреблять молочную пищу. Рыба считалась нейтральной пищей. После неё можно было употреблять молочное (и наоборот).

По субботам отец ходил в синагогу (а в субботу нельзя никакой работы делать, в том числе, и носить талес). Поэтому талес в специальном шелковом оранжевом мешочке носил за ним я (детям это не считался грех). Нельзя было ключи носить (это тоже работа считалась), нельзя было разводить огонь. А чтобы нагреть или развести плиту, приглашали какого-нибудь "гоя": татарку или русского (но только не еврея).

Обед на субботу готовился в пятницу. Суббота считалась праздничным днём, поэтому обед должен был быть получше: почти всегда должна была быть на субботу курица и рыба (фаршированная)¹⁰. Куриный бульон с рисом – традиционная была еда.

В пятницу вечером у нас "гебенчт ди лихт" ("бенчн ди лихт" – "святить свечи"). Замужние женщины должны были освятить субботу (или встретить): они зажигали свечи (если не было свечей, наливалось постное масло, делались фитили) – после захода солнца¹¹. При этом женщины, прикрывая руками лицо и покрыв чем-нибудь голову, совершали молитву .

У нас в доме этим занимались бабушка и мама. С этого момента вступали в силу все субботние законы. Свечей должно было быть не менее двух (за мужа и за себя), а потом, с рождением каждого ребенка, добавлялось еще по одной свече. Иногда за всех детей зажигалась одна свеча. У бабушки был один маленький подсвечник для "детской" свечи. Мама же вообще за детей свечу не ставила.

В субботу, после возвращения из синагоги, устраивался праздничный обед. На субботний обед обычно приглашался кто-нибудь из бедняков или бедных родственников (обычно свои – знакомые). Это считалось богоугодным делом. В пятницу вечером мужчины тоже ходили в синагогу. По субботам, когда отец был свободен, отец запускал граммофонные пластинки с записями канторов. Вообще, у отца были разные пластинки: увертюра из оперы "Вильгельм Тель" (исполнял духовой оркестр, – мы ее называли "французский марш"), записи Вари Паниной, Вяльцевой...

"Догадайтесь сами, сами догадайтесь,
Сами догадайтесь, что я Вас люблю..."

Брагин – был такой исполнитель, Сибиряков – бас, Давыдов – исполнитель романсов цыганских (был романс "Нищая" в его исполнении, – как сейчас, помню: был такой приятный лирический тенор).

Шаляпин – "Уймитесь, волнения страсти..."

"Травиата" была – ария Жермона:

"Вот пришел печальный срок,
В сердце нет былых тревог,
Снова с чистою душой
Я стою перед тобой.
О мой сын, о мой Альфред..."

Да, это – ария Жермона-отца... А дальше я не помню. Это исполнял Брагин. – Артисты Большого театра были тогда, еще царского времени. Пластинки тогда продавали на толкучке. Хоть и в советское время, на толкучке тогда, что угодно, можно было купить. Часто к нам приходили гости, отца знакомые, любители музыки.