Примерно шести лет меня начали учить грамоте. Дядя Абрам на почтовой открытке нарисовал все буквы русского алфавита. Я их выучил. (Может быть, за три месяца, может быть, за полгода).
Через полгода ко мне пригласили учителя. Это был студент Таврического университета, медицинского факультета, Илюша (условно напишем фамилию его родственников – Самойлович). Он был без ноги. Когда я ему показал азбуку, которую нарисовал дядя Абрам, он из неё вычеркнул четыре или пять букв, – к этому времени была введена реформа орфографии. К тому времени отец на толкучке купил дореволюционного издания букварь и толстую чистую амбарную книгу – это была моя тетрадь. Я начал учиться писать наклонные кружочки, наклонные палочки и т.д. Надо сказать, что особого энтузиазма к учёбе у меня не было. Я не проявлял прилежания, и меня за это наказывали. Особую активность в этом проявляла бабушка. В мешочек насыпалась крупная соль, и я должен был коленями голыми на это становиться и пытаться читать учебник.
В один из дней пришел Илюша и заявил, что университет закрывают и желающих продолжать учёбу студентов медицинского факультета направляют в Краснодар (тогда Екатеринодар).
В доме рядом с нашим, Кади-Эскерская, 55, жили русские люди Кузьменко. У них была моя ровесница, девочка Тина. Эту Тину определили учиться (это был 1924 год) в первый класс школы по улице Гоголя, номер 7 (бывшая женская гимназия сестер Шведфенгер16 – немки). Примерно в октябре месяце мои родители меня решили тоже отдать в эту школу. Это была престижная школа, куда интеллигентные родители стремились определить своих детей. Как и везде, обучение в школе было платным (несколько рублей в месяц). Я был в том же классе, где и Тина, и [мы] вместе ходили в школу. В общем, мы с ней дружили (играли в папы-мамы, раскладывали куклы и т.д.).
Меня посадили на последнюю парту, рядом с девочкой Зиной. В классах было холодно, и мы сидели одетыми в пальто.
Учительницей нашей была прекрасная женщина Мария Родионовна Швец. В классе не было доски, а стены были оклеены, вроде, коричневым линолеумом, по которому писали мелом (во всю стену).
В этом же классе учился Саша Ободов, двоюродный брат Тины. С ним мы сдружились. Это был довольно озорной и хулиганистый парень, который на меня влиял, конечно, не в лучшую сторону. Он меня во многом "просветил".
В этой же школе, на четыре или пять классов старше меня, училась моя двоюродная сестра Ида.
В школе я стал заниматься хорошо, и Марья Родионовна меня полюбила. Помню фотографию класса (открытку), которую сделали во дворе школы. Марья Родионовна на этой фотографии сделала надпись "Авсиян Ося – хороший мальчик".
Костя Муратов
В этой же школе в третьем классе учился сосед через дорогу "Мурик" (Костя Муратов) – полу-русский – полу-татарин5, с которым мы в дальнейшем сдружились, и он первый меня приобщил к радиолюбительству. Мать его была Макурина. Отец её в прошлом был крупный богач в Симферополе, по имени которого горка в конце улицы Ленина называлась Макуринской. Он был умный человек и своих дочерей выучил специальностям. Мать Мурика стала зубным врачом, а вторая сестра, Валерия, – гинекологом (что и спасло их в наше время, когда у богачей всё поотнимали, а они остались специалистами). Отец Мурика – татарин, крупный землевладелец. В деревне была у них своя усадьба (много овец, лошадей и т.д.). В дальнейшем их раскулачили: отца, кажется, за антисоветскую деятельность, расстреляли, а мать с сыном выслали на Урал (примерно, в 30-м году).
Штрих о Тининых родителях.
Это была традиционная русская семья, верующая, патриархальная. С ними жила бабушка. Над кроватью её висело много икон. Одна из них – Божья Матерь – огромная. Перед ней день и ночь горела лампадка. Она не была восхищена тем, что Тина со мной, с жидом, дружит. А в тех случаях, когда мы с Тиной, случалось, повздорим, она (Тина) мне говорила: "Жид-жид-жид по веревочке бежит". За обедом суп у них разливал отец из супника. Такая была традиция. Все после еды крестились, перед едой какую-то молитву произносили.
На Рождество, на Сочельник, для Тины устраивали ёлку, на которую приглашали детей, в том числе, и меня. Ёлка от нынешних отличалась тем, что вверху она увенчивалась крестом, а не звездой, и на ветвях устанавливались настоящие восковые свечи, которые торжественно зажигал Тинин отец, Константин Павлович. Вокруг ёлки были танцы и т.д.
Экскурсии
Марья Родионовна водила нас часто на экскурсии (тогда они назывались "прогулки") – на Петровские скалы, на завод "Кость" – это был прообраз нынешнего пластмассового (пуговичный завод), по Битакской улице (нынешняя Киевская), и на кожевенные заводы (кустарные)
Боря Лавриненко, Коля Набатов, учителя рисования, пения
Во 2-м классе к нам поступил Боря Лавриненко. Мать его была учительница в параллельном классе. Отца не было – он был расстрелян как белый офицер. Боря имел склонность к литературе и очень хорошо писал сочинения. Он был первым учеником по русскому языку. Я же считался первым учеником по математике. С этим Борей я сдружился.
В 3-м или 4-м классе к нам поступил детдомовец Коля Набатов (ух, как я помню!), который мог показывать фокус – протыкать иголку сквозь щеку.
Учитель рисования у нас был Волошинов (или Волошин – может быть, тот самый), а учителем пения был бывший регент соборного хора. Пели мы "Во поле береза стояла"...
– А какие песни, вообще, тогда были?
– "Кирпичики", "Шахта номер три" – тоже того периода... Но это не детские песни, конечно...
Ну что ж, перейдем ко второй ступени.
Вторая ступень
В то время не было балльной системы оценок. Было только "удовлетворительно" и "неудовлетворительно" – всё. С пятого класса началась вторая ступень. С пятого класса мы изучали физику и химию. Физику вёл замечательный педагог Николай Иванович Александров (только один год он вёл).
Ещё во втором классе начали собирать по десять копеек на радиоприёмник со всех учеников, и этот радиоприёмник был построен под руководством Николая Ивановича учениками старших классов. Это был четырехламповый приемник. Вечером, [когда я был] учеником 3-го или 4-го класса, мы с отцом ходили слушать этот приёмник. Приёмник был в лаборатории кабинета физики, а репродуктор был выведен в класс.