Кто не знает поясню. Гауя - это река такая не далеко от Риги. Станция электрички так и называется – «Гауя». Там еще в незапамятные времена хиппи полюбили с весны по осень жить и в огромных количествах туда приезжали с со всех концов огромной страны. Потом лагеря перемещались - на станцию Лиласте, Саулкрасте, названия может по другому пишутся, уж простите великодушно, но по-прежнему все называлось Гауей.
Черники там было немеренно, сосны, ели, елки, озера, море, мелкое правда (за буйки не заходить), но море-таки, дюны, песок белый, будто внутри песочных часов гуляешь и, в общем, было там всегда более лояльное отношение к волосатым, чем где-либо.
Конечно, менты покоя порой не давали, один прямо специализировался на порче жизни хиппарям. Звали его Мент Царникавский, потому как конура ментовская у него была в Царникава, городке таком недалече от Гауи. Еще мака там росло премного, а это тоже большой плюс для поклонников психоделической революции.
Лагерей было много, был и общий лагерь, и лагеря поменьше. Некоторые приезжали на все лето, Батя из Минска к примеру. У него был свой лагерь. Он там держал бархатный диктат, разумный и не авторитарный особо.
Хоть пиком было 22 июня, тогда было очень много народа, но в любое летнее время там тусовалось куча пипла…
В общем, место достойное.
Решили ехать через Киев, потом Белоруссию, Минск, Литву - Вильнюс и в Ригу, где, стусовававшись опять в кучку, поехать на Гаую. Дорога не близкая.
Надо было дробиться на пары, табором стопом не доберешся, если только захватить местный полудохлый рейсовый автобус. Тут вот все немного покусались! Ехать в паре М+М плохо, мало содют, боятся. Ж+Ж опасно. И как-то не получалось у нас достойно поделиться, дам меньше было, и у всех какие-то симпатии-антипатии повылазили.
Стоят все на обочине, уже практически на трассе, и ругаются. Не то, что насмерть ругаются, но как-то недостойно детей цветов. Слова всякие тяжеленные и кривые в уши друг другу запихивают.
Мне как-то повезло больше, Галя сама предложила ехать в паре, и тема закрылась. Я в разборках не принимал участие, и мы с Галей ушли в столовняк у дороги гарниры хавать, а когда вернулись, то уже буря стихла, и все все порешили, и даже некоторые уже побрели по трассе стопить и уже уехали.
Мы немного там потусовались, дунули слегка и тоже вышли на трассу, и почти сразу нас подобрал какой-то чувак, и мы поехали.
Часть людей из нашего тогдашнего пипла я больше никогда не видел, что с ними, и не знаю.Часть тех кто поехал на Гаую, в пути изменили планы и поехали кто куда, и ни на тусовке, нигде я больше их не встречал. Надеюсь, у них все в порядке, растят детей, едят-пьют, гуляют с собачками в парках.
Главное, что бы у них все было хорошо, ну хотя бы не плохо…
Ну, вот мы с Галей и поехали! Все вроде как происходило прозаично, машины, водилы, болтовня с ними, стояние с поднятой рукой и опять машины, машины…
Так доехали до Киева и там пару дней висели у киевских людей на флэту. Туда же некоторые из наших подрулили, о чем заранее было договорено.
Потом ехали мы, ехали, без особых приключений, и приехали в Белоруссию. Быстро так вечерело, а мы с Галей стояли на совершенно пустой трассе, и никто нас не брал, потому как некому нас брать было.
И тут на жигуленке тетя приехала и взяла нас. Выяснилось, что мы не на основной трассе, а где-то сбоку, на какой-то неправильной дороге. Тетя такая подозрительная попалась и все выспрашивала о наших целях и задачах на ближайшее время и вообще по жизни. Как-то дошли до армии, и я честно так и сказал, что не служил и не жалею об этом.
Тетя замолчала подозрительно, и мы резко так куда-то поехали, прямо в леса Белорусские помчались на ее зачуханном авто. Тетя молчала, молчала и начала злобно мне выговаривать целую политинформацию.
Она учительницей оказалась и весьма сознательным гражданином. Она прошла по всему, что можно было в этой ситуации припомнить. И Американские спецслужбы помянула, и растление молодежи, что на руку этим спецслужбам, и прочее!
Может, она и была в чем-то права, но я никогда не видел этих представителей и честно отстаивал свои убеждения, доказывал учительнице, что право не служить имеет каждый.
А она нас тем временем ввезла в какую-то деревню, где была одна раскуроченная тракторами дорога через все поселение, а вдоль нее стояли деревенские косые приземистые хибары, а у хибар, у калиток были скамеечки, а на них восседали местные красавцы и красавицы.
По причине субботнего вечера они были нарядны и пьяны вдребезги.
Солнышко садилось по-августовски быстро, будто испуганно. Качали своими золотыми башками подсолнухи, непонятно куда ходили меж домов куры и гуси, бегали собачки и мычали коровы, и все это было бы мило, но тетя остановила машинку посреди этой красоты и сказала, что сейчас меня тут высадит, и мне быстро тут мозги вправят.
Это было очень правдоподобно, потому как от одного из домов, там играла музыка и целая кодла пьяной деревенской молодежи восседала, от этой тусовки отделились несколько парней и подошли к машине.
Может, у них и не было дурных мыслей, может, они вообще славные парни, не ходят по газонам и котят не топят от чуткости и милосердия. Может, они слушали и радио Маяк, когда там классическую музыку передавали, и может они кого из горящей избы вытащили, и коня на скаку останавливали, рискуя собственной жизнью…
Я ничего не хочу про них дурного сказать, мир человечий разнообразен особями обоего пола, но в тот момент у парней лица были совсем не добрые.Может это была такая структура момента, не более.
Парни с некоторым удивлением рассматривали меня, а я глупо их рассматривал, сидя рядом с тетей учительницей.
У одного из парней была разорвана рубаха, а второй был босой и весь вымазанный в грязи. Это я хорошо помню. Эти отроки что-то бубнили друг другу, тыча перстами в мою сторону. А тетя все не успокаивалась, говорила. что вот сейчас со мной тут и разберутся, а я ей сказал, что она делает неправильно, и что-то еще сказал жалостливое.
Галя сидела, как манекен, не говорила и, может, даже и не дышала. Может у нее вообще все органы временно заблокировались. Ее можно понять.
А к машине еще пара хлопцев подвалила. Они все чем-то похожи были друг на друга, может у них там все братья получались из за кчности проживания и отсутствия эмигрантов.
Тут один из парней попытался открыть дверь машины, но я успел нажать кнопочку блокировки двери. Тоже самое сделали и Галя, и тетя, которая поняла, что игру она не самую лучшую придумала, а этот местный Кинг-Конг заголосил не человечьим голосом и ударил кулаком по крыше машины.
Сильно так ударил и заорал, что ему надо меня наружу выдать.
Тетя нервно начала заводить машину и машина с трудом завелась, бурчала, чихала, но поехала сразу! Нам вслед полетели комья грязи, которые этим аборигенам заменяли камни, а может, и вообще все, включая детские игрушки, и удары были сильные, но стекло заднее не разбилось…
Когда выехали на дорогу, тетя в какой-то степени извинилась за свою дурацкую выходку. Ей очевидно и самой было страшновато, ситуация как-то вышла из под контроля там, в деревне.
Она высадила нас и уехала в тьму ночную на своем вымазанном в грязи автомобильчике.
Когда мы осмотрелись повнимательнее, то выяснилось, что она высадила нас почти там же, где и подобрала.
Вот такая тетя, преподала урок и отпустила с миром. Идите, делайте выводы, дети дорогие.
Такие вот дела.
Тетя уехала, а мы остались на пустой, теперь уже ночной трассе. Машин практически не было, признаков людей тоже. Да и как-то и не хотелось признаков местных людей совсем.
Мы долго шли по трассе, и только пара машинок местного значения проехало за пару часов. А ночь наступила настоящая, уже холодная и темная.
Мы ушли в лес и решили там ночевать. После крымских ночей было как-то особенно холодно и неуютно в этом лесу. Кроме этого появилась еще одна проблема: Галя наотрез отказалась спать со мной под одним одеялом. Не в плане какого-то интима, когда вокруг иней к рассвету, тут лишь бы выжить, а ей вообще некомфортно было спать с кем-либо под одним одеялом.
Я ей пытался объяснить, что у нас всего два тоненьких одеяла, а ночь дико холодная, и теплее будет рядом, и тут надо выживать, температура - пару градусов тепла, и я не собираюсь тут, в этих белорусских чащобах к ней клеиться, даже про индейцев плел, что два индейца под одним одеялом не замерзнут.
Но Галя была неумолима. Сказала, что дело не во мне, а вообще, в принципе…
В результате эта восточная девушка замоталась во все тряпье, что у нас было и легла спать, а моя очередь спать была через пару часов. Сидеть было невозможно, и я скакал от холода в этом лесу, убрел дальше в чащу и прыгал там, как леший лесной, а костер разжигать Галя мне тоже запретила, потому как боялась гопоты, которая в ночи начала гонять по трассе на своих мопедах в одним им известных направлениях.
Так протянулся час, может два. Я напрыгался с избытком, а Галя так и не уснула на холодной земле.
И удалось мне уговорить ее уйти дальше в лес и разжечь костер. И мы собрались и пошли. И только мы углубились в лес, как наткнулись на забор и увидели непонятный такой поселочек из бараков одноэтажных. Окна не горели, и уж не помню, как удалось мне уговорить Галю, но мы перелезли через забор, и я жалосливо принялся царапаться и проситься в домики эти, типа на ночлег странников примите.
Но в окнах была полная тишина и абсолютная темнота.
Бараков этих было штук 5-6, они были длинные и одинаковые. И во всех не было отклика на мои поскребывания.
Так вот в жалобном весьма состоянии мы оказались у крайнего барака, и тут я увидел свет. Свет был недалеко от поселка, за непонятной насыпью, весьма высокой. Мы пошли туда, и чем ближе мы подходили, тем четче становился равномерный звук из за этой насыпи. Когда мы подошли вплотную к ней, звуки сформировались в равномерные металлические удары и противный скрежет. Еще были какие-то звуки, не знаю, как их описать.
Все они были очень железные, эти звуки, но не страшные совсем. Возня какая-то металлическая, будто там, за насыпью гигантские роботы делают маленьких терминаторов, и нет преграды их любви в этом холодном белорусском лесу…
Ну и полез я на эту насыпь, а Гале сказал сидеть внизу. Лез и лез, а ноги ехали вниз, а я лез и вылез, и увидел нечто!
Что это такое было, я не знаю. Огромный стеклянно-бетонный короб, размером со стадион, в нем не наблюдалось ни входов, ни выходов, и нижняя часть была без окон, видно что-либо только сверху, как раз с моего ракурса, а видно совсем немного. Можно было увидеть, как огромные железные лапы таскали в своих клешнях какие-то металлические глыбины. Людей не видно было, они были явно внизу, а эти роботы перетаскивали всякие детали каких-то чудовищ. Наверно, это был завод, завод по производству каких-либо военных штуковин.
Впечатление усиливалось полным отсутствием людей, и территория вокруг завода была пуста - ни машин, ни тракторов или чего еще. Просто в лесу вот такая байда стоит и что-то делает, а что - неясно совсем.
Постоял я там, посмотрел зачарованно на все это, а Галя снизу голосит, страшно ей там в темноте. Я спустился, и мы ушли от этой красоты подальше, вышли на трассу, и на другой стороне, углубившись в лес, разожгли костер и как-то согрелись до утра. Под утро уснули, Галя в одеялах, а я на пне сидя, но костер - дело великое!
Утром нас подобрал какой-то военный. Он сидел в обычной одежке, а на заднем сиденье лежал аккуратный костюм офицерский. Когда он нас сажал, то сказал мне, что я должен очень аккуратно сидеть там сзади, дабы не попачкать его наряд, но я сел спереди, а Галю посадил сзади. Это просто и разумно в пути, но офицеру явно было бы приятнее, если бы рядом с ним сидела молодая девушка, чем я. Посему он нас достаточно быстро высадил, я думаю, что причина была именно в этом.
А дальше мы ехали, не помню на ком и как, но вроде безумные учительницы нам не попадались.
Один из шоферов, взяв нас, сразу начал плести какую-то муть демонстрируя свое знание о сути хиппи. Он сказал, что вез вчера одного волосатого, и тот ему все рассказал. Водила был врублен этим чуваком во фри-лав и очень гордился своей посвященностью. Этот волосатый парень ему еще сказал, что коммунизм - хорошая, очень хипповая идея. Водила расстался с этим чувачком вечером, сам лег спать, а тот побрел стопить в ночь.
Водитель сказал, что знает, что у хиппи все сводится к свободному сексу, и можно любой герле спокойно предложить секс, и она только возликует от этого предложения. При этом мужик хихикал и мармеладно поглядывал на мою восточную спутницу, чуть не заморозившую меня своими принципами.
Галя сидела почти неживая от ужаса, а я понимал, что водила совсем не маньяк, добрый такой дядька, просто запутался немного. Ничего дурного ожидать от него не стоило, он уже устал один ехать в своей коробчонке и слушать новости радиостанции Маяк, и тут такая тема веселая появилась.
В процессе разговора выяснилось, что водила вез невысокого такого хиппаря, загорелого и с огромной гривой вьющихся волос. Парень ехал с Крыма в Ригу и рассказал водиле про свободную любовь. По некоторым дополнительным деталям, без которых и так можно было догадаться, я понял, что водиле голову снес Виталик Совдеп, который ехал один, потому как никто из герлов с этим террористом ехать не возжелал.
Водила все смеялся, веселый такой водила попался, все шутил, что мы потом в детях и внуках запутаемся, где чей. Тут на трассе и появился Предводитель Советской Сексуальной Революции. Он не очень-то и далеко уехал за ночь и появился сразу весь, резко так, прямо на выезде из какой-то деревушки.
Ну, водила поломался немного, но я уговорил взять Виталика в машину. Конечно, нельзя сажать троих, но правило это часто нарушалось. Все ж мы люди, человеки!
Так мы все и ехали неведомо сколько и доехали до не помню куда.
Мы были недалеко от Минска, и веселый водила нас высадил, потому как куда-то сворачивал. Веселый такой был человек, всю дорогу смеялся и при этом сам себя веселил, как дурачок! Сам шутит, сам смеется! Сам себе режиссер и, что надо заметить, ни разу никакой настоящей пошлятины не выдал, ни разу Галю в краску не вогнал.
В общем, уехал этот веселый водитель, а мы на вечерней трассе втроем остались. Галя, конечно, дырявила башку Виталику всякими резкими критическими умозаключениями о свободе и всем прочем. Виталик ежился, защищался, что-то плел в ответ.
Смешные они были, смешные и милые. Шли мы так по трассе, никто нас не брал, а моим друзьям было и не до стопа, только я махал руками, как предводитель стаи горилл, стопил как мог, а они все гнали друг дружке, а все машины нас игнорировали!
Теперь таких по телевизору показывают во всяких смешных передачах, например, в такой передаче с почему-то собачьим названием «К барьеру! »
В результате я прервал их диспут и предложил разделяться и встретиться в Минске, ночевать опять в лесу на пне мне не хотелось, троих нас никто брать не хотел, а солнышко уже пошло в свою нору стремительно и надолго.
Виталик уехал на каком-то грузовике в кузове, где ехали мужики рабочие, наверняка он и их врубил во фри-лав по полной программе, а мы с Галей в это время курили в кустах на обочине. Забрали Виталика как-то очень быстро, видно, мы и в правду втроем выглядели совсем неприглядно.
Нас тоже подобрал кто-то и мы без проблем добрались до Минска, где у метро мы и встретились с Виталиком, а вот куда ехать на найт, было не ясно. Мы позвонили с телефонного автомата по каким-то людям, никого не нашли и отправились ночевать в подъезд 12-ти этажного дома.
Мужики в дороге угостили Виталика салом с черным хлебом и чесноком. Еще они его хотели напоить самогоном, но Виталик отмазался, потому как не пил совсем и наркотики тоже не употреблял, и даже табак не курил Он и сам поел, и в кармашке нам унес сало, чеснок и немного хлеба.
Ну, мы расположились на лестничной клетке высотки. Там по лестницам не ходят, на лифтах ездят, а лестница отдельно, и балкон на каждом пролете. Собрали половички от квартир с вечным, твердым и несбыточным решением с утра их разложить по местам и не перепутать. Достали одеяльца и устроились поудобнее.
Трапеза наша была страшна! Хлеба мало, сала много, а чеснока вообще куча! Я как вегетарианец пытался себе урвать побольше хлеба, но это было непросто, потому как все были страшно голодные, а ночных супермаркетов тогда не было, да и денег-то не было вовсе. А тут у всех голодные темы появились. Виталик вообще хавку нарыл, кормилец получается, а Галя дама, ей самый большой кусок хлеба, самый большой кусок сала и самую маленькую головку чеснока! Я не возражал против доз чеснока и сала, я хотел, чтоб мне дали больше хлеба, но убеждать и сражаться не было сил, и я, довольствовавшись кусочком, выделенным мне этими свиноедами, уснул.
Утром нас разбудили жильцы. Они галдели выше этажом на тему исчезнувших половичков. Могло кончиться плохо, потому как половички были собраны с нескольких этажей, и эти «жалкие обыватели» могли нас наказать за воровство их милых тряпочек! И не успели мы скипнуть! И в этот раз не появился заблаговременно очередной мальчик в тугих трусах! Нет, чтоб мамаше отпрыска какого мусор с рассветом отправить выкинуть, а? Он бы нас и предупредил, разбудил бы раньше всех по крайней мере!
Ну, нас быстро нашли и как начали орать, но без рукоприкладства. А мы сидим на полу, сонные, испуганные, а под нами их половички разноцветные лежат. Прямо ложе персидское. А мы ничего и сказать-то не можем, потому как все понятно и так.
Вот возвращались люди домой, усталые и не довольные. Жизнь вся у них кривая, и полный бесперспективняк во всем! И дети тупы, и начальство несправедливо, и в магазинах только тазы и лыжи, а на Новый год надо уже сейчас шпроты где-то покупать! И все не так, и ни чего не получается, и винные закрывают в восемь вечера! И ни хера не виден Коммунизм, и нет жизни на Луне, а в Америке негры, суки, жвачку в собесе вхаляву получают и жуют ее, жуют и над Советскими людьми смеются, чьи дети ластики в сиропе вымачивают и давятся ими насмерть, потому как нет у них жвачки, и не будет на их улице праздника…
И вот идет такой человек домой и вдруг видит милый коврик у порога! Милый и грязный, засраный такой коврик, но СВОЙ! У своего дома! И пусть это малометражка, угрюмая хрущевка, или долговой кооператив с треснувшим при рождении унитазом, но коврик у дверей свой! И не просто так он у дверей ждет хозяина, не просто тряпочкой примостырился, он - начало собственности, страж у дверей!
И тут появляемся мы. Ночью, хрен знает откуда и не понятно куда! Голодные, волосатые, загорелые и страшно воняющие чесноком! Берем их коврики и спим на них! А поутру эти люди идут на работу, а ковриков нет!
И треснул мир напополам! Вторглись мы в чужую губернию! И орали они на нас страшно и грубо, особенно женщины! По всякому обзывались, тунеядцами, конечно, нарекали и наркоманами…
А потом решили нас в милицию сдать, но тут появился какой-то дядя, очень серьезный, в костюме, и просто приказал всем заткнуться. Так и сказал,- А ну молчать всем! И все замолчали. Дядя был, наверно, главный по подъезду, и все его слушались, а может, он был начальник какой…
Мужик этот сказал, чтоб мы уходили и больше не возвращались в этот подъезд никогда. Я ему сказал, что можно коврики на место положить, но он сказал, что надо нам уходить прямо сейчас, потому как ментов уже вызвали…
Мы ушли. Спасибо дядя. Есть же на Земле хорошие люди…
В Минске идти почти некуда. Фашисты в войну весь город разрушили, а после войны город белорусы построили заново, а исторического центра нет совсем, он невосстановим, а то, что построили, то практично и чистенько, и на Москву похоже немного, но неинтересно. Надо заметить, что всегда было очень чисто в Минске и ухоженно, и люди в общем очень дружелюбные. Из старого города осталось несколько зданий на набережной. К ним пристроили еще немного сооружений, стилизованных под старину, и получилось миленько вполне.
Да простят меня белорусы. Может, я что-то не увидел или не понимаю! Простите братья и сестры!
Ну. мы и поехали на троллейбусе в это место на набережной, где было тусовочное кафе под названием Корчма.
Ехали на троллейбусе, и пассажиры на нас не ругались, а могли бы и выкинуть из автобуса, рты порвать, потому что мы по прежнему пахли чесноком, а Виталик весь им пах, потому что спал на этом чесноке всю ночь, головой на котомке своей.
Приехали мы в Корчму, а там закрыто. С 10, или с 11 открывалась она, сейчас и не помню, но не было там никого, и мы пошли на трассу и выехали в сторону Вильнюса, и было нам хорошо.
А в Минске мне хотелось познакомиться с дивным человеком по имени Пилот. О нем мне рассказал Боб минский, под звездным небом Крымским его рассказ произвел на меня сильное впечатление, и я думал, что проезжая Минск я увижу этого Пилота.
А рассказал мне Боб вот что.
Пилота назвали так, потому что он нарыл где-то летный шлем, раритетный и красивый. Пилот носил шлем и зимой, и летом, его и прозвали так из за этого. Все ничего, нормальный такой человек, в достойном таком шлеме, но не тут-то сказочке конец.
Были у Пилота три особенности, ну у царя в сказках по три сына, а у Пилота три особенности. В общем, все в порядке.
Во-первых Пилот был очень высоким. Очень. Боб говорил, что таких высоких он редко встречал. Конечно, надо заметить, что сам Боб был невысок, не баскетбольного роста был Боб, и может ему так виделось, но присутствующий в Гурзуфе Сей, тоже знавший Пилота, не оспаривал излагаемое Бобом и, видимо, и в правду Пилот был гигантского роста.
Еще Пилот умел говорить голосом телевизионного оратора-заводилы. Он иногда по праздникам тугим басом вещал в толпу минчан что-либо типа - Товарищи, в борьбе за дело Коммунистической партии…
Я уж и не помню, что там надо было делать-то, в этой борьбе.
А третья особенность Пилота была всем особенностям особенность. Он в процессе выпивания алкогольных напитков вдруг, в какой-то неожиданный момент, застывал, как истукан, и какое-то время сидел молча, а потом его либо отпускало и он возвращался к любимому занятию и как ни бывало пил напитки и веселился, либо вставал во весь свой рост и шел.
Шел Пилот прямо, как будто во сне, не видя предметов, людей, животных и сметая все на своем пути. Кричать и умолять его было бесполезно, он был, как природная стихия, слеп и неумолим. Когда возможное свободное пространство было преодолено, Пилот бился об ограждение этого пространства, например, о стену, и сразу возвращался в сознание, извинялся, пытался восстановить разрушения и садился вновь за напитки, и более одного раза за мероприятие эти улеты у него не повторялись.
Все знали об этой особенности Пилота и не обижались и не удивлялись, старались только по мере сил спасти материальные ценности при признаках Пилотовского похода в никуда.
И вот однажды, во время мирного пира, когда выпито множество напитков и все уже веселы и доброжелательны, когда мозаика мира сложилась в затейливую белиберду, и все вроде нормальненько так, Пилот затих. Ну, никто не удивился и не насторожился, убрали стол в угол и продолжают все веселиться, пить напитки, а Пилот сидит и, как манекен, необщителен с народом.
Сидел, сидел и в ведомый только ему момент встал и пошел. Ну, сбил пару стульев, еще чего, и прямо в стену, что не опасно ни стене, ни Пилоту, потому как он никогда при своих брожениях не травмировался, как Терминатор, а тут еще и ковер на стене.
И тут никто сразу и не понял, что произошло! Как в нереальный мир открылись врата, совершенно иное открылось волосатым, социально неадаптированным, пьяным людям, открылась милая комната, исчезла стена, а там счастье такое семейное - комната с тюлевыми занавесочками, стол с борщом и кренделями всякими, и за столом семья, ячейка общества, обедает, папа с мамой и сынок, а в углу телевизор новости показывает, и все чистенько, трезво и перспективно. . .
И тут в этот правильный мир, нет, без всякого стеба, без подколов, все живут, как могут, и сидящие за столом в этом счастливом гнездышке люди не хуже и не лучше других, они имеют право вить свое гнездо из любого подручного материала, в этот их мир с телевизором и занавесочками ворвался Пилот, накрытый ковром. Семья не успела даже испугаться, мальчик и на миллилитр не подписнул в штаны, папа не успел даже взять грозно вилку для защиты своей норы, мама даже не успела завизжать, как Пилот ударился о что-то и вернулся в мир сей, как Нео из Матрицы, очумевший, но довольный.
Он бросился извиняться, он и правда был не виноват, он же не специально транслюкировался, он же не был хулиганом.
А все было просто. По какому то строительному недоразумению стена между квартирами была с дверным проемом. То ли ошибка архитектора, то ли панелей цельных не хватило, не важно, но между квартирами была стена с дверным проемом, который тупо забили картоном и поклеили обои. Так и жили, не тужили, пока не пришел Пилот и, как Буратино, не открыл проход в мир иной.
Что сказал глава семейной ячейки и что сказала его жена и сынок, неизвестно. Боб об этом не рассказал. И что сейчас с Пилотом, я не знаю, может потому, что мы так и не познакомились ни в тот приезд в Минск, ни в другой раз.
Ну и все, такая история, рассказал, как услышал.
Ну,а мы не стали зависать в Минске и поехали дальше.
Часть пути мы двигались втроем, но потом растусовались с Виталиком, не потому, что он вонял своим чесноком немного, а потому, что втроем неудобно ехать.
Дороги не помню. Помню, что приехав в Вильнюс мы с Галей отправились в кафе Вайва, если я не коверкаю название, но вроде оно так называлось, и там была местная тусовка. Нас кофием напоили местные человечки и булками с маком накормили, и мы сидели и ждали Виталика, там с ним уговорено было встретиться, а он не шел и не шел.
А потом мы вышли на улицу и его увидели. Он стоял на улице, на другой стороне и что-то гнал какой-то милой девушке. Девушка была милая и длинноволосая. У нее был красивый хайратник и сумка из мешковины, но не самострочная, а явно покупная и, очевидно, рожденная в стране с загнивающим капитализмом. Вообще она была похожа на иностранку, взаправдашнюю такую европейку.
Виталик что-то ей пел, гнал с бешеным энтузиазмом, а увидев нас замахал руками, и мы подошли к ним. Виталик сказал, что мы его друзья и порадовал нас сообщением, что прекрасная обладательница хайратника готова нас вписать на ночь. Девушка, видимо, еще неокончательно решила нас вписывать, но Виталик решил все за нее, и ей оставалось лишь мило улыбаться и кивать головой. Как ее звали, я точно уже и не помню, но кажется ее звали Илона. Ну, это и не важно, Илона так Илона, главное, что человек она хороший.
Илона нас повела по улочкам Вильнюса к себе, а когда мы пришли, то обалдели от величия ее дома. Жила Илона в самом центре Вильнюса в частном доме. Правильнее, в одной из его частей. Дом был разделен на две половины, на две семьи, с двумя отдельными входами.
Жила Илона с родителями. Комнат было очень много, мебель старинная, камины всякие понастроены, кресла резные, ковры, картины, куча всяких роскошных финтифлюшек и прибамбасов антикварных. Явно, что ее предки были влиятельными людьми в Литве и, видимо, ее родители тоже были не последними людьми и в Советской Литве.
Мы очень грамотно разместились в большой комнате, даже можно сказать, зале. Сидели на тепленьком таком ковре, и Илона таскала нам из родительского холодильника всякие вкусные штуки.
Сидели долго, уже вечер наступал. А мы все поглощали недра холодильника и плели Илоне что-то про Крым, про трассу. Виталик нес какую-то галиматью про Фри-Лав. Это я точно помню, потому что помню лицо Илоны, которая не очень хорошо говорила и понимала по-русски, но ей было интересно, ведь она была совсем юная пионерка, а тут такие вонючие и грязные люди вписались и прямо с трассы, и прямо из Крыма, и прямо на Гаую едут. Она внимательно смотрела на Виталика, понимая лишь часть сказанного, и улыбалась, явно не въезжая в его витиеватые телеги.
Периодически она вставала и уходила на кухню за новой дозой еды и чая, и пока ее не было я шипел Виталику, что он …. и уже …. всех своими Фри-Лавами и коммунистами хорошими и достал одно и тоже гнат
И тут пришла бабушка. Она вошла и что-то заголосила в коридоре, хотя коридором назвать в Илонином доме нечего. Правильнее - в холле.
В общем бабушка вошла в дом и что-то решительно замяукала на литовском языке и довольно громко, а в ответ ей тихо так и робко замяукала Илона.
А мы сидели на полу и с ужасом ждали, что сейчас эта бабушка войдет к нам, и произойдет что-то страшное, но ничего страшного не произошло. Просто бабушка еще не увидев нас, наткнулась на наши рюкзаки и узнала от внучки, что дома временно появились «друзья из Москвы, которые едут в Латвию, на Гаую» и бабушка пришла в негодование от того, что Илона не позаботилась о горячем обеде и кормит нас всякой полуфабрикатной снедью из их запасов.
Бабушка не знала о варианте питания одним чесноком и корочкой хлеба на троих и думала, что нам крайне мало содержания их добротного холодильника!
Бабушка была очаровательна! Эта была коренная такая литовская бабушка, которая говорила по-русски почему-то лучше, чем Илона, но тоже с акцентом сильным. Она решительно познакомилась с нами, и я помню хорошо, что мы от волнения так и остались сидеть на полу, а она стояла перед нами, и мы знакомились.
Бабушка была очень дружелюбна, улыбалась и была красива в своей перезрелой бабушкинской красоте.
Нас решительно заставили мыться. Нас с Виталиком, потому как Галя производила впечатление чистой девочки, что меня часто в герлах удивляло, вроде дороги одни, а грязь их щадит…
Ну, мы по очереди помылись, что и так бы сделали, конечно, позже, и когда я вышел из ванны, то в комнате, где мы прежде хавали на полу, все уже сидели за столом и ждали с нетерпением меня, а за этим накрытым всякими вкусностями столом еще сидели папа и мама Илоны, которые вернулись с работы.
Папа и мама тоже были милыми и дружелюбными, и мы все стали ужинать. Скатерть была чистая, а тарелки древние, с вензелями какими-то, и ложки с вилками были явно антикварными. Еда была вкусная и домашняя, но какая - не помню.
Папа Илоны что-то спрашивал про Москву, мы что-то отвечали, и у Виталика хватило ума не переводить тему разговора в его любимое русло, напротив, как мальчик из интеллигентной еврейской семьи, он прекрасно поддерживал разговор, а о чем они говорили, я вообще не помню.
А я ел с трудом, мне все время казалось, что я сейчас опрокину на столе чего-нибудь, и вся эта скатерть будет в дерьмище, и люди расстроятся, и пошатнется и так не стойкая дружба между российским и литовским народом! Ведь может так и рушилились империи, гибли договоры о ненападении и взаимном сотрудничестве между народами, выходили люди на глупую битву.
А потом нас спать положили. Галю в комнату к Илоне, а нас с Виталиком не помню куда, но помню, что положили в кроватки, и белье было чистое и не белое по-больничному, и не в цветочек, а модное такое, в полоску какую-то, тоже, видно, не советское бельишко-то.
Я почти сразу уснул. Виталик что-то бубнил, может, не мог остановить процесс светской беседы с Илониным папой в своей голове, а может, что важное хотел мне сообщить…
А Галя с Илоной всю ночь шебуршились в своей комнате. Может, делились своими дамскими секретами, а может обсуждали нас Виталиком, а может пробило их всю ночь говорить о тряпках в магазинах Москвы и Вильнюса?
Это я, конечно, просто так, шучу. Тем более, что я уснул почти сразу…
Утром мы вышли на трассу. Конечно, сначала погуляли по городу, побывали в ментах, формально и недолго, и благополучно поехали в Ригу.
Илону и ее родных я больше не видел, хотя, конечно, оставил свой телефон и записал их телефон и адрес, которые со временем потерял необратимо.
В Риге тусовались хиппи, им подобные и сочувствующие, на Домской площади и в кафешке какой-то, название которой я и тогда с трудом выговаривал, а теперь и вовсе не выговорю, и к тому же, не помню я название это.
Мы с Галей приехали вечером, и на Домской площади была всего пара волосатеньких человечков. Они сидели там без всякого смысла, что и являлось смыслом их сидения на Домской площади, ибо они не просто сидели, как вороны на столбе, а тусовались. Эти люди и сообщили нам, что на Гауе уже заморозки по местам ночью, и нет там никого, только Ипатий живет и Элис Рижский, который сделал на дереве помост из досок, затащил туда палатку и сидит там, а менты его снять не могут, приедут на машине и орут снизу на Эллиса, а он им сверху рожи строит, и называет он свое жилище в ветвях - Гнездушкино Ку-ку.
И еще сказали нам, что там делать в это время совсем нечего, а приезжать надо летом, а мы приехали аж 30 августа, а может и позже, я уже и не помню.
В общем, опоздали мы на Гаую. Такие вот дела.
Тут появился человек, стриженый под бобрик, в штанах тренировочных, и позвал нас к себе домой на найт. Все рижские очень приветливо встретили этого человека, а я всегда с подозрением относился к людям в тренировочных штанах, которые их таскают не на стадионе и не в спортзале. Да и прикиньте, ведь стремно увидеть на улице человека в костюме аквалангиста, или в одежде дрессировщика с кнутом! Чего они хотят эти люди в тренировочных штанах? Может у них кризис норм поведения, руины остались от спокойствия души и вообще рассудок захвачен мраком разрушения.
Прирожденные убийцы…
С чего это в центре города в тренировочных штанах?
Особенно, после некоторых событий, вызывает настороженность комбинация из этих штанов и кроссовок, особенно фирмы Адидас.
А человек стриженый оказался очень клевым! Звали его Валера, а второе имя - Батюшка. Прозвали его в хипповой среде так, потому что Валера очень активно проповедовал на тусовке. Что он проповедовал, я до сих пор не понял, но предполагаю, что проповедовал он христианство, хотя я не уверен в этом…
Ну и пошли мы к Валере домой, точнее поехали, ибо жил он на самой окраине Риги. По дороге он мне рассказал историю про свою стрижку и армию.
История достойная!
Валера долго не решался косить и дотянул до последнего дня. Вот до самого последнего дня дотянул Валера! Завтра идти на призывной пункт, а он сидит дома и все не может решить, служить ему в армии или идти честно в дурдом и не строить из себя солдата Советской Армии.
И тут к нему друг приходит. Просто так вот приходит друг к Валере, а тот сидит и не может решить тему с армией. Друг как заорет вдруг, засуетится, и давай Валеру уговаривать в дурдом ложиться. Долго ли, коротко ли уговаривал, но уговорил.
И вышли они на улицу уже изрядно пьяные, потому что пока тему эту решали, много алкоголя утекло в их чрево. И сел Валера в сугроб, и бритвой порезал себе руки, но не до вен и артерий, а попроще, но впечатляюще.
Снег девственно бел, а в сугробе Валера сидит, и пятна крови на снегу этом.
А друг этот мудрый побежал и позвонил в скорую. Сказал, что у него друг с ума сошел и порезал себе все, и сидит в сугробе смерти ждет.
Приехала скорая, перемотала руки Валере бинтами, и врачи такие добрые оказались, сказали Валере, что если они его заберут, то он в дурильник попадет, и вся его жизнь поломается, и ему, Валере этому, надо домой идти и никому не говорить, что с ним было…
Такие вот добрые врачи. Пожалели Валеру, погладили по голове и до подъезда проводили.
Вот так бывает в жизни. А жизнь вот такая бывает, и она оказывается гораздо богаче на события, чем кажется на первый взгляд.
И пошел Валера во солдаты.
Присягу принял, и тут его накрыло по полной программе, и он ушел из армии. Просто собрался и ушел.
Как уходят с плохого кино.
Сначала ногами шел по земле родной, а потом нашел где-то гражданскую одежу и присвоил чужой велосипед.
Сел Валера на велосипед и поехал по социалистической Латвии, но недолго ехал, повязали его, велосипед отобрали и под трибунал отдали, потому как человек после присяги уже не человек обычный, а солдат, и отношение к нему уже особенное.
Трибунал, конечно, отправил бы Валеру в страшный дисбат, но Валера так грамотно начал косить, что его положили в специальный дурдом, где пролежал Валера три года вместо двух лет службы в обычной армии, или двух недель в дурке, но до присяги, на обследовании от военкомата, как все нормальные люди.
А когда Валера вернулся из этого дурдома, то ему такую справку дали, что даже при ядерной войне его не то, что к войне не допустят, а и к гильзе стреляной подойти не дадут.
Вот потому он и был стриженый под бобрик, а штаны тренировочные у него были просто так, до кучи. Тем более, что если ты уже лысый, то и не важно, в каких штанах ты на тусовку придешь, знакомые и таким примут, а незнакомые все равно испугаются, будь ты в трениках или в джинсах, лысая голова все равно лысой останется.
Ну, вот мы и пришли к Валере Батюшке. А дома у него было четыре комнаты, и в каждой сидели хиппи со всех уголков страны. Некоторые приехали с Гауи и собирались ехать домой, а другие просто сидели у Валеры, а кто-то не просто сидел, а ждал превращений, а Валера никого не гнал, ему даже нравилась вся эта туса. После трех лет такого интересного выкрутаса с армией Валере все очень нравилось…
Он был очень дружелюбный и гостеприимный. Его родители и брат уехали на несколько лет в Югославию, и квартира превратилась во флэт.
В первый вечер на кухне у Валеры приготовили ирландское рагу. Я знал про это хипповое блюдо, но не сталкивался с ним по жизни. Рецепт его предельно прост, проще не придумаешь.
Надо взять все, что есть в доме, смешать, перемешать, положить на противень и запихнуть в духовку, а потом есть с нескрываемой радостью. Почему именно «ирландским» назвали это прекрасное месиво, неясно. Разве ирландцы имеют особенность смешивать все продукты, печь их и есть потом? Непонятно. Конечно, есть причина называть его так.
Может, его готовить начали ирландские хиппи?
В мире много непонятных и при этом простых вещей, которыми мы пользуемся и не заморачиваемся на их названии. Всякие там рыбные палочки, соевое мясо, сухое вино и прочий абсурд…
Ну, да это и не важно.
Поваром и духовным руководителем сего действа был Сольми. Он давно сидел там у Валеры, приехал с Гауи с девушкой своей и завис. Сольми был очень деятельным и продуктивным. Я не знаю, что он делает сейчас, я его давно не видел, но тогда он просто произрастал разными прекрасными идеями, и он не только создавал теории, но и пытался, иногда очень успешно, их реализовывать.
Такая, к примеру, была идея создания ирландского рагу. Она не очень активно была встречена, люди конечно, сказали, что надо сделать рагу, что это очень круто, но делать ничего не стали, и Сольми в одиночку приступил к действу.
Он сварил рис и гречку, но их было мало очень. Туда же пошло все, что было в кухне. Смесь была жуткая! Я очень хорошо помню, что там был и майонез, и что то сладкое. Все это месиво Сольми разложил на противне и посыпал сверху манкой и остатками орешков каких то.
Тут в кухню вошел Готя и сказал, глядя на все это, что есть это могут только марсиане и дебилы с нарушенными вкусовыми рецепторами. Сказал и ушел, а Сольми запихнул свое детище в духовку.
Как ни странно, но через некоторое время по всей квартире распространился весьма приятный такой запашок выпечки. И все, кто там был, стали стягиваться на кухню, а Сольми всех гнал тяжелыми словами и говорил, что еще ничего не готово и надо уметь ждать.
А потом он вытащил свое детище, и оно оказалось восхитительным на вид, аромат и форму! И оживление достигло предела, голод - не тетка, и даже не более близкий или дальний родственник!
И съели детище Сольми, и радостно всем было и весело, и я уверен, что все было вкусно не от того, что человечки были голодны, а на самом деле нормальная еда получилась.
Бывало и не такое в мировой кулинарной истории!
Мы с Галей прожили несколько дней у Валеры Батюшки и поехали в Москву. Выехали на трассу и как-то без проблем, чуть ли не с двумя пересадками, достопили до столицы. Очень быстро, без проблем и приключений и, следовательно, почти без воспоминаний теперь.
В Москве нас высадили у какого-то метро. Шел дождик, и было тепло. Мы стояли под козырьком метро, и у меня в кармане оказалось на несколько копеек больше, чем при выезде с Крыма. Мы покурили, поболтали напоследок, и каждый поехал домой.
Галю я видел потом пару раз, и то не внятно как-то.
Такие вот дела.
Возвращение домой после путешествия подобного описать сложно. Желательно пройти его лично полностью и вернуться потом. Разные такие ощущения! И родители рады, и тут же спрашивают о том, когда собирается чадо идти на поиски работы. И еда такая домашняя, и холодильник пузатый и светится так по доброму внутри себя самого, и вода горячая в кране, но за окном осень скалится, что-то и правда надо с работой делать, и совсем не хочется якорь врывать…
В общем двоякие чувства при возвращении!
Но мы вернулись, и лето 1985 года кончилось совсем, полностью, до основанья, но жизнь продолжалась, но это в другой раз, пока достаточно. Посмотрим, может еще буковок хватит описать 86-87 года, и найдутся человечки, кому продолжение будет интересно?
Далее все складывалось по разному, но жизнь
Писать дальше или нет? Подскажите! Может среди прочитавших сей труд найдутся те, о ком тут упоминается? Пишите сюдой- postbox33@yandex. ru
Дайте знать, может, выпьем березового сока на бульваре Московском? ))
С. Шу руп.
2005-2007 год.