Отпускной вояж 1990 года решили пройти новым путём. По уже не раз пройденной нитке Муром – Шацк – Моршанск – Тамбов выехали на Волгоградку, после Борисоглебска свернули на Урюпинск, походили-посмотрели, что это за синоним Тмутаракани, и по дорогам, которые и в атласе едва различимы, допылили до полюбившегося нам Дона в районе Богучара. Это была последняя дальняя поездка в нашей автомобильной истории. Впереди была крутая ломка страны и жизни. На дорогах начался разбой. У Изы проснулась идея обзавестись домиком в деревне.
Летом же 1990 попал в терапевтическое отделение 1-й городской больницы. соседом по большой палате оказался Валерий Александрович Жеглов из Кстово, единственный, с кем было можно и интересно общаться.
Летом и осенью предприняли несколько поездок на тему покупки дома. Колесили по Борскому району, смотрели необитаемый дом в посёлке Кержемок за Шатками. Там обосновался Сандлер из нашего ГНИПИ, там мы две осени перед тем покупали картошку на зиму. Богатые в природном отношении места – леса, река Тёша, земляника, грибы. Но … 150 км. Либо дорого, либо далеко.
Сарра Турецкая с Ириной решились на поездку в Одессу, где Ирина встретилась со своими братом по отцу Виктором и сестрой Наташей. Сейчас они в Бруклине. Когда Сарра с Ирой проезжали Москву, я встречался с ними у общего родственника Ильи.
17 декабря 1990 у Юли и Миши родилась дочь Анна.
В феврале 1991 с удовольствием согласился на предложение поучаствовать в экскурсии в Гусь-Хрустальный и Суздаль. К первому я был неравнодушен в силу его принадлежности к миру стекла – знаменитый завод хрусталя и филиал Института стекла, возглавляемый М. Брауде. На заводе хрусталя нам с Изой удалось побывать задолго до этого, в начале нашей автомобильной эпопеи. В майские праздники мы задумали небольшое кольцо через Владимир – Гусь. В проходной Гусевского завода на меня посмотрели недоуменно: откуда? зачем? да ещё в праздники! Я попросил соединить меня с дежурным. К счастью, это оказался адекватный, приветливый человек, легко вошедший в тему и организовавший нам обстоятельную экскурсию.
Между тем, с весны у Юли стало заметным явное неблагополучие с нервами и психикой. Во время наиболее угрожающего приступа её забрала психиатрическая «скорая». Диагноз – нервно-психическое заболевание. Иза провела у них на Автозаводе несколько дней, но потом посчитала, что ей будет легче с ребёнком у нас в Кузнечихе.
Приехала из Заполярного Юлина мама Лидия Максимовна (ныне покойная, умерла 22 февраля 1999 в возрасте 65 лет). То ли от резкого перехода с грудного вскармливания на искусственное, то ли по другим причинам у маленькой Анны появился диатез. У девочки была аллергия на молочные смеси, врач рекомендовал Нутрилон, но его не было в Горьком. Забросили этот вопрос Гере в Липецк и Белле в Москву. Та и другая купили по целой коробке. В мае 1991 пришлось срочно ехать за детским питанием для Анны. Гера с Николаем Ивановичем выехали нам навстречу к точке пересечения дорог, откуда мы по Куйбышевской трассе рванули в Москву. Тогда ещё для меня не было проблемой проехать всю Москву до М. Грузинской и благополучно выехать на Горький.
Мише с большим трудом под гарантию личной ответственности удалось вырвать Юлю из психбольницы домой.
В июне счастливый случай помог получить путёвку в самый популярный в Зелёном городе под Горьким санаторий им. ВЦСПС. Там оказалось несколько знакомых, а некоторые новые до сих пор остаются в кругу моего общения. Среди первых был Нёма (Соломон) Кирш – близкий друг наших соседей по дому Фридманов (они уже давно далеко, равно как и Кирш). Нёма пригласил меня в пятницу на Шабат в молодёжный лагерь в один из учебных центров («Агродом») там же, в Зелёном городе. Пожалуй, впервые я соприкоснулся с понятиями «община» и «Шабат». Говоря о новых знакомых, я в первую очередь имею в виду Зинаиду Соломоновну Вассерман – вдову знатного кузнеца автозавода. Она 1927 года рождения.
Продолжали поиски домика в деревне. Позвонил Жеглову – не знает ли он. Он ответил, что может показать домик в Кривой Шелокше (КШ) Кстовского района, рассказал, как туда доехать. В сухую жаркую погоду 27 июля впервые приехали в КШ. 37 км от дома по асфальту, дальше – через небольшой ручей и 5 км полем. Пыльновато, но проходимо. Домик старый, низкий, окна в метре от земли, но не падает. Жеглов на своём вездеходе (ЛуАЗ) повозил нас по окрестностям. Лес в полукилометре. А если проехать 2 км, начинается березняк, малинник, орешник и – совсем неожиданно – углубившись в чащу, я в овражке увидел двух волчат. Это меня купило окончательно. Мы решили – берём.
Сухо и жарко бывает не всегда. Сколько сил и мучений Иза, Миша и Юля потратили на выволакивание нас из грязи – не описать. Только на 5-й год была проложена асфальтовая дорога.
Миша помог плотничными работами, в частности, пристроем для машины. Иза же фанатично взялась за освоение соток. Было поначалу и несколько неприятных сюрпризов. Первой же осенью воры вскрыли избу в поисках икон. Кроме старой, почти выцветшей иконы не пропало ничего, а Борис Фёдорович, заметивший взломанную дверь, закрыл и закрепил её гвоздями. На следующий год с огорода «ушла» только что купленная бочка, а за ней – сетка, для прочности накинутая поверх плёнки теплицы. За сеткой мы специально ездили в Решетиху за Дзержинск, где в то время работала сетевязальная фабрика.
Вообще, поездки по выходным в Дзержинск, Решетиху, Володарск и по другим направлениям были для нас рутинным занятием, но та поездка за сеткой запомнилась одним эпизодом. На обратном пути нам пришло в голову отъехать в сторону с оживлённого шоссе в лес и перекусить тем, что предусмотрительно взяла с собой Иза. Проехав метров триста по еле заметной лесной дороге, мы выбрали уютную полянку, где и остановились. Пообедав, сели в машину, но заводиться она не пожелала. Виноват был аккумулятор, ресурс которого был на исходе. Толкать машину по мягкой колее было безнадёжно, и я пошёл на шоссе в надежде там «поймать» помощь. Это было начало 90-х, время разбоев на дорогах, и шансов на успех у меня было мало. Действительно, десятки машин промчались мимо, не сбавляя скорости, прежде чем, когда я уже терял надежду, около меня затормозила машина, за рулём которой сидел офицер. Это было спасение. На буксире моя машина завелась и, как ни в чём не бывало, побежала куда надо.
Если первой осенью нам досталось только немного жёлтой малины, со следующего года мы обеспечили себя картошкой, помидорами, морковью, свёклой, огурцами, смородиной. Я принёс и посадил несколько берёз, сосну, рябину и сирень по периметру, внутри – яблони, сливы, вишни. В первые годы я приносил из леса землянику, грибы, калину, орехи. Потом, с ростом автомобилизации, всего этого стало меньше.
Когда я после отпуска пришёл к секретарю парторганизации платить взносы, он сказал: «Больше не надо, Райком прекращает своё существование, можете там взять на память свою карточку». Последний уплаченный взнос – за июль с 320 рублей (а в июне – с 549).
Как в те времена выживал ядерный центр в Сарове, иллюстрирует поездка с сотрудниками ГНИПИ на их (саровцев) турбазу «Дубки» в декабре 1991 года. На Старом дребезжащем львовском автобусе мы проехали Арзамас, Дивеево, Цыгановку (рядом с КПП Сарова) и далее на юг почти до границы с Мордовией. Нас кормили, а в Дубках подробно рассказывали об истории и жизни ядерного центра. Оплачена поездка была профкомом ГНИПИ. На обратном пути поздним вечером автобус так тряхнуло на выбоине дороги, что сидевших сзади высоко подбросило, после чего раздался крик Риты Максимек, повредившей позвоночник. Ехать в больницу она отказалась, и мы с Женей – её мужем – осторожно подняли её на их второй этаж. Оба они были из туристской среды, в которую входил я.
Между тем, фундаментальное направление моего ГНИПИ как головного и координирующего теряло опору за опорой. Некого стало координировать. Незачем стало разрабатывать уникальную аппаратуру.
Начальник отделения координации Осташкин, уверенный в прочности своего положения, хотя к тому времени координировать было нечего и некого, в беседе с глазу на глаз произнёс: «Вы можете оставаться здесь столько, сколько захотите». Не знаю, верил ли он сам своим словам, но то, что он переживал за новую ситуацию и сочувствовал мне, я знаю.
В январе 1992 Осташкин с оговоркой «Это я ещё могу сделать» направил меня на курсы НУКИКЦ "Станкобизнес" по бухгалтерскому учету и отчетности.
В красивом удостоверении в солидной красной глянцевой обложке сказано «получил квалификацию бухгалтера по бухгалтерскому учёту и отчётности». Наверно, можно считать это спасжилетом на всякий случай. Бухгалтеры тогда были нужнее инженеров и координаторов.
18.02.92 расстался с ГНИПИ переводом – после 31 года работы в нём; новый статус – «завотделом огнеупорных и теплоизоляционных материалов НижегородНИИСтромпроект». В центре города, на пл. Горького 3-этажное здание. Руководил НИИ Авдошин Анатолий Александрович. Его научным шефом был Яворский – доцент кафедры стройматериалов Строительного института. На этой кафедре работала давняя и ближайшая (если не единственная) подруга Изы Оксана Соколенко. По этой цепочке и состоялось моё новое место работы.
Это был обречённый вариант, и он стоил мне много здоровья. Во-первых, это был исторический период, когда никому не нужны были разработки стройматериалов. Во-вторых, это был совершенно чуждый мне по традициям и стилю коллектив, спившийся и сработавшийся, в котором я был инородным телом. Я старался как мог продвинуть дело, завязать новые заказы. В разгар лета затеплилась надежда получить заказ на проектирование и запуск производства пеноматериала в Чайковском в Удмуртии. Ехать предстояло мне с опытным конструктором. Но, как это бывает, возникло сразу два «но».
За несколько дней до этого в деревне я уронил тяжёлую пилу на ахиллово сухожилие. Не перебил, но каждый шаг причинял трудно переносимую боль. Надо было отлежаться, но в Чайковском ждали. Мой партнёр по поездке в очередной раз запил и сообщил, что ехать не может. Был в этой поездке один сокровенный момент: поезд проходил через Сосновку, где я учился в 5 – 6 классах. Стоял в тамбуре, пока проезжали отворот от железной дороги на Новую Сосновку, когда доехали до Сосновки, спустился на землю и опять стоял в тамбуре, пока не проехали Вятские Поляны. В Ижевске перебрался на автовокзал. Как я доковылял от автовокзала до гостиницы в Чайковском, трудно передать. Между поездками на объект попытался получить помощь в местной поликлинике – не приняли, потому что чужой.
И опять моя фанатическая страсть «отметиться». Гостиница стояла на берегу Камы. Не искупаться в Каме я не мог. Дохромал, разбинтовался, поплавал, как мог, забинтовался.
Ездил и в другие места, в частности – в Тюмень, Мурманскую область (Кольская АЭС, Полярные зори). Принял участие со своими экспонатами в ярмарке стройматериалов на ВДНХ.
К Юле зимой приехали родители и привезли в подарок хороший импортный магнитофон. Там на Севере практиковалась расплата импортными дефицитными товарами за дары тундры. Жители собирали грибы-ягоды и взамен получали дефицит. Юля с Мишей обменяли магнитофон на мотоцикл ИЖ с коляской и временами на нём наезжали к нам в деревню. Это было тем более актуально, что Аня не принимала коровьего молока, но с удовольствием усваивала козье, которое мы покупали у соседки Нины. С переменной проходимостью дороги они намучались так же, как мы.
Иза в том году формально перешла в отдел А.Г. Милёхина, в 1994 преобразованный в отдельное малое предприятие «Промприбор». В его истории были взлёты и падения, для Изы закончившиеся уходом на пенсию в июне 2009 г.
Миша с Юлей с энтузиазмом поначалу взялись за деревню. Миша окультурил бывший хлев, превратив его в комнатку, пристроил (м.б. в 1993 г.?) к дому гараж, Юля покрасила металлическую кровлю.
В сентябре, будучи по делам на пл. Минина, я встретил И.Л. Пуллера, идущего в кремль пообедать. За 18 лет до этого он был новой страницей в наших отношениях с «Жаворонком». Мы обменялись информацией в жанре «как жизнь?». Оказалось, что он работает в Пединституте в должности проректора по приёму и трудоустройству. Не знал, что этот разговор будет иметь судьбоносное значение.
Если период до «перестройки» назвать моей Первой жизнью, Вторая началась в сентябре 1992.
Через несколько дней Пуллер по телефону сказал, что ректор Пединститут И.Е. Куров приглашает меня для переговоров по вопросу трудоустройства. Я не пошёл – побежал. Куров предложил мне должность проректора (!) по внебюджетной деятельности. Бюджетное положение вуза было на уровне асфиксии, надо было искать источники дополнительных доходов.
Не надо говорить, что я согласился. Получил кабинет, право набрать помощников, право свободного входа к ректору, компьютер (очень знаковая и редкая вещь в институте) и зарплату немного выше, чем в фирме Авдошина.
Сотрудниками стали Антонина Васильевна Астанина, Ирина Владимировна Тихомирова, позже Зоя Васильевна Бобылёва.
Не то было время, чтобы зарабатывать на стороне из педагогического ресурса. Мы старались. Куров даже собирал у себя в кабинете (при моём сопредседательстве) педагогический «синклит». Предложения были – не было спроса, как я ни старался. Кроме того, я разработал ряд документов, которые помогали другим подразделениям подрабатывать, но эти деньги в банк института не поступали. Доход благодаря действиям моей службы приходил, например, за счёт сдачи в аренду неиспользуемых помещений. При этом арендатора мы обязывали привести их в порядок и произвести ремонт прилегающих площадей, на что у института средств не было. За счёт получаемых денег стали выплачивать премии лучшим преподавателям по представлению заведующих кафедрами. Но это породило бурю обид и жалоб. Несмотря на то, что все финансовые шаги делались с ведома ректора, он был недоволен и называл нашу деятельность «распродажей института». В общем, эмоции были «в полосочку» – и положительные, и отрицательные.
Характерно для этого времени письмо из Муромцева Владимирской области от коллеги по Политеху Веры Соколовой: «Пенсию платят, так что жизнь стала получше. Хотя никуда не поедешь, дорога дорогая. Автобусы из Судогды (это райцентр) к нам не ходят, бывает и на Владимир (это 25 км) не ходят неделями. Часто отключают свет. С газом многомесячные перебои. Центральное отопление чуть дышит. Многие кладут печи».
В феврале 1993 после сердечного приступа я, не беря больничного, прошёл обследование в кардиологическом диспансере, благо, он находится недалеко от Пединститута (к этому времени доросшего до титула «Педуниверситет» = НГПУ). Там настоятельно рекомендовали полечиться. В апреле сумел попасть в 5-ю больницу – тоже недалеко от НГПУ, к тому же считающуюся лучшей в городе. Очень повезло с лечащим врачём Натальей Михайловной Васениной. Она не только проявила максимум внимания и человеческого контакта, но и помогла попасть в лучшую урологическую больницу города Бассейновую. Дело в том, что при рентгеновском обследовании под подозрение попала левая почка. Обследование повторили в Областном диагностическом центре и потом – в этой Бассейновой больнице. В итоге было решено оперировать. В конце апреля в Бассейновой больнице Людмила Германовна Извекова удалила почку. В реанимации меня держали больше обычного благодаря лифтёру больницы, которая оказалась соседкой Изы в её детские годы. В то давнее время она была высокопоставленным чиновником. Она же (ныне лифтёр) помогала Изе проникать ко мне в реанимацию, что теоретически было строго запрещено.
Приближались майские праздники, с которыми у Изы были связаны грандиозные посадочные планы, так что как только меня перевели в общую палату (на 12 человек), Иза на перекладных укатила в деревню.
Как только мне разрешили вставать, я начал выходить на прибольничную территорию, а на третий день по случаю 1-го мая решился на большой поход к кремлю. Ещё через неделю меня выписали. Иза по моим указаниям спустила машину с подставок, на которых она зимовала, открыла ворота гаража, и я выехал на дорогу. До границы города машину осторожно вёл я, потом за руль села Иза (18 лет она этого не делала), но когда кончился асфальт, и надо было в совершенно другой манере преодолевать канавы и лужи непросохшего поля, ехать дальше пришлось мне. Лето 1993 (как и 1994 и все последующие до 2005) мы провели между городом и деревней.
Иза в этом году рассталась с ГНИПИ, где проработала 30 лет – кончилась тематика, кончилось финансирование. Энергичный начальник отдела Милёхин по личным связям нашёл работу и отделился от института, образовав малое предприятие. Со временем руководство ГНИПИ потребовало от них покинуть территорию.
Миша ещё на IV курсе института начал работать в школе неподалеку от дома – хорошей, с углублённым изучением английского языка. Тем не менее, материально они были очень стеснены, и Юля постоянно толкала Мишу на поиск подработок. В студенческие годы он был ночным сторожем в ателье, потом несколько лет устанавливал жалюзи на окна и это при том, что в школе он работал на 1,5 – 2 ставки.
Мои предложения Мише заняться диссертацией Юля воспринимала агрессивно.
В январе 1994 профком НГПУ выделил мне путёвку в санаторий им. ВЦСПС.
В августе ректор Куров показал мне «странное» по его выражению приглашение – на презентацию Коммерческого института, о существовании которого он до этого и не знал. Подписано письмо было Н. Сумцовой. «Поезжайте, посмотрите, потом расскажете».
Я поехал, представился ректору Сумцовой, передал привет от Курова. Сорокалетняя, полная, подвижная, приветливая, энергичная. Посадила меня с двумя сотрудниками – Ермаковым и Тюкаевой. Чувствовал я себя с ними вполне комфортно. Позже узнал, что это были едва ли не самые интеллигентные и представительные люди, способные сформировать положительное впечатление о новорожденном институте. Стол был фантастический по богатству и мастерству, обстановка и речи располагающие. Курову я рассказал, что институт вырос в здании и на базе торгового техникума, в котором после выборов директора (по новой моде 90-х годов) в лице Сумцовой возник коммерческий колледж, как раз в 1994 преобразованный в институт (НКИ). Сама Н.В. Сумцова – кандидат экономических наук, дочь профессора Юрова, родом из Иркутска, была в техникуме преподавателем кафедры марксизма-ленинизма.
Три месяца ушло у меня на колебания и раздумья; в декабре я созвонился с ней, приехал и переговорил о работе в НКИ. Она предложила мне должность помощника ректора с 9 января 1995 года с зарплатой, в полтора раза большей, чем в НГПУ.
Практически одновременно я исполнял ещё и обязанности секретаря Учёного совета и много лет – пресс-секретаря. Для института это был период формирования контингента профессорско-преподавательского состава, во что я тоже внёс свой вклад.
В новогоднем поздравлении из Новосибирска Юлик извиняется за долгое молчание в связи с тем, что летом растянул руку.
В мае я получил от Сумцовой новое предложение, к которому совершенно не был готов. Пришёл новый Образовательный Стандарт, вводящий в качестве обязательной новую дисциплину «Концепции современного естествознания». «Вы же физик – сказала Н.В. – возьмитесь за это дело, зачем мне рисковать и брать кого-то с улицы». Так, видимо, у неё преломились мои слова, что я работал в области микроэлектроники.
Так началась новая жизнь – на 58-м году моей биографии.