Залесский Лев Борисович: Мой путь

Часть 5

ШАГ В СТОРОНУ и вперёд. Немецкий язык был у меня потом и в двух последующих школах и в институте в Горьком, я «сдал» его на «отлично» как экзамен в аспирантуру, а потом в Ленинке читал на немецком то, чего не было на русском. Но когда мне было 27 лет, в НИИ, где я работал, придумали подготовить группу экспертов-переводчиков с английского на базе местного института иностранных языков. Я попал в эту группу, которая занималась по вечерам четыре дня в неделю по 4 часа с очень опытной и строгой преподавательницей Голубовской. И хотя я начинал практически с нуля, к концу я чувствовал себя в языке довольно свободно и выпускной экзамен сдал на «отлично». В 1998 (через 32 года) в командировке в Германии я собирался общаться на английском, но практически оказалось, что мне легче говорить по-немецки, так что в отсутствии переводчика я был посредником между принимающими и нашей группой.

Лето 1949 года было насыщено событиями. Начало его мы жили в деревне, но мама сумела уговорить коммерческого директора завода Мирона Осиповича Литовского дать нам комнату в общежитии при заводе. Кроме того, нам дали 2 койки, 2 наволочки в качестве матрасов (их надо было набить соломой), стол и табуретки. Мне до школы стало дальше, но зато – нет зависимости от хозяйки, есть сарай, маме близко на работу. Опять надо подчеркнуть её щедрость в мою пользу – мы купили лодку, и я не только пополнял стол рыбой, но и исследовал окрестности.

В начале лета, когда ещё не наступили каникулы, я вернулся домой под сильным впечатлением от услышанного в пути со стороны дремучего леса, через который пролегала дорога. Это был совершенно явственный плач маленького ребёнка, настолько однозначный, что я пытался в посёлке поднять тревогу, организовать спасательную экспедицию. У меня самого не хватило духу броситься на плачь. Но и у взрослых мои призывы не вызвали энтузиазма – они истолковали звуки леса как обычные крики филина.

Надо сказать, что Новая Сосновка – самый глухой и дальний угол Кировской области, граничащий с Татарией и Удмуртией. Вот оттуда, из Татарии, мы привели новую Катьку, правда, безрогую, но тоже с хорошим удоем. Завели кур. Я совершил подвиг – нырнул с моста в Люгу (высота – метра четыре, местные мальчишки делали это по 100 раз в день, а для меня это было как прыжок с парашютом). Я собирал и приносил землянику, до сих пор снятся тамошние розовые от ягод поляны в лесу. В Сосновке мы договорились о новом месте постоя для меня – у Бабушкиных, ближе к школе, но ещё дальше от дома.

Два самых памятных события следующей зимы.

Там, где дорога из Сосновки отворачивает от Вятки к Новой Сосновке, был перевоз на другой берег – лодкой. Дело было поздней осенью, при порядочном морозе, по реке плыли льдины. В конце дня группа людей возвращалась с базара в Сосновке, и хотя переправа явно была рискованной, люди вытащили лодочника из его избушки и поехали – другого пути не было. Довольно скоро лодка перевернулась, правда, на глазах нескольких оставшихся на берегу. Они и организовали «спасработы». Когда вытащенных привезли на подводе к нам в медпункт (это около 3 км от переправы), все усилия медсестры Шуры Вихоревой оказались тщетны. Ходили слухи, что она пыталась отогревать этих почти одеревеневших утопленников в постели теплом своего тела.

Другая страничка из февраля. Я иду домой из Сосновки по железной дороге. Температура около минус сорока и с ветерком. Навстречу идут на рынок в Сосновку татары (или удмурты?) и что-то мне говорят не по-русски. Наконец, до меня доходит, что лицо у меня белое, надо оттирать снегом и не входить сразу в тепло. Я начинаю слегка оттирать, а дойдя до посёлка, стучу в своё окно, чтобы мама вышла на улицу. Вызывается всё та же Шура, благо, она живёт рядом, и вдвоём они меня «размораживают». Дело осложняется тем, что снег на железнодорожной колее перемешан с крупинками угля и шлака, которые я внедрил в кожу. Поэтому я с тех пор такой красивый.

Дом, в котором я жил у Бабушкиных, стоял на краю глубокого крутостенного оврага. Вот по этим стенам, почти вертикальным, весной, как только они подсохли на солнце, я спускался и поднимался, воображая, что это скалы. Отсюда, наверно, пошло моё чуточку позже (через 6 лет) увлечение альпинизмом. А вот бег мне не давался. Зная, что на годовую оценку по физкультуре надо будет пробежать 1000 метров, я в одиночку тренировался, постепенно увеличивая дистанцию. Метров после трёхсот начинало болеть в правой стороне живота (где печень). С трудом, но норматив выполнил.

В канун 1 мая местные мальчишки традиционно открывали купальный сезон в Вятке. Я тоже и в 1949, и в 1950 делал заплывы среди льдин.

А в заводском посёлке у нас сложилась взаимная любовь с собакой Литовского Тобиком. Она настолько охотно сопровождала меня в скитаниях по окрестным лесам, что однажды отправилась со мной в Сосновку, и мне стоило большого труда прогнать её обратно.

Продолжая тему о дружбе с животными, расскажу о лошадях.

Деревенские развлекали меня историями о «ночном» - это когда они брали в конюшне местного колхоза лошадей на ночь, при этом лошади паслись на травке, а ребята у костра пекли картошку и обменивались страшилками. Я тоже попробовал. Путь на луг верхом (без седла) был в условиях полного взаимопонимания, днём мне тоже удавалось покататься по берегу Люги, но однажды по дороге к конюшне конь понёсся с такой прытью, что я свалился на землю. К счастью, только ушибся.

Посерьёзнее дело было с другим видом транспорта. Летом завод иногда предоставлял кузовную полуторку для поездки работников в Сосновку – на рынок, по магазинам, в кино и т.п. Ехали в кузове стоя по очень плохой грунтовой дороге. Однажды машина забуксовала на подъёме на участке, где дорога была в глубокой выемке, так что борта были вровень с землёй по сторонам. Мама, как единственная женщина, сидела в кабине. Шофёр крикнул: «Мужики, подтолкните!». Мужики пососкакивали, я, конечно, тоже. Из соображений безопасности толкали с боков, сильно наклоняясь к бортам. Когда машина поползла вперёд, мужики оттолкнулись от бортов и выпрямились. А моего роста не хватило, чтобы оттолкнуться и выпрямиться, я свалился в зазор между бортом машины и стенкой выемки. Меня несколько раз провернуло и выбросило назад. Напугались все, больше всех – до крика – мама. Дальше в кабине ехал я. Ничего не было сломано, но несколько дней всё болело.

Были и две аварийные ситуации, касавшиеся в равной степени многих участников.

Сосновка – большой рабочий посёлок, в котором главным работодателем был секретный судостроительный завод. Но ближайшей из доступных цивилизаций был всё-таки райцентр – Вятские Поляны в 25 км от Сосновки и к тому же на другом берегу Вятки.

Обоззавод организовал выезд в одно из воскресений в Вятские Поляны, для чего был использован катер, принадлежащий заводу и стоящий в Сосновке. Мы с мамой попали в число «избранных», нас доставили на полуторке к причалу на Вятке, где стоял катер, мы погрузились, взревел мотор, и катер резво рванул к фарватеру. Но тут что-то резко изменилось: катер повернул к берегу и, хотя мотор затих, со всего маху воткнулся в борт стоявшей у берега баржи. Как выяснилось позже, оборвался трос, соединяющий штурвал с рулём. Больше всего пострадал катер. Среди пассажиров серьёзных повреждений, кажется, не получил никто, хотя свалка была, как в мясорубке.

Но на этом попытки добраться до райцентра не закончились. Следующая экспедиция в качестве транспорта избрала опять ту же полуторку, но уже до точки на берегу Вятки, из которой переправу осуществлял парОм. По пути предстояло преодолеть железнодорожный переезд. То ли водитель был пьян, то ли по другой причине, машина отклонилась и налетела передним колесом и крылом на врытый в землю на обочине столбик ограждения такой высоты, что передок машины приподнялся и крепко «сел» на столбик. Вдали был слышен шум приближающегося состава. Он должен был задеть и разбить машину. Конечно, все пассажиры соскочили на землю и пытались сдвинуть или приподнять машину. Видимо, сработал выброс адреналина, и машину столкнули назад.

Я с отцом. 1950 год.Памятным событием 1950 года была поездка летом в Москву. Мы остановились у отца, который снимал комнату в Кратово – дачном посёлке в направлении на Раменское. Чем занималась мама, я плохо помню, но у меня выпадало время играть с местными ребятами, в том числе хозяйскими девочками, во дворе, ходить купаться на карьер совсем рядом с испытательным аэродромом.

ШАГ В СТОРОНУ. Я до сих пор не понимаю, почему расстались отец с матерью. Тогда, в Кратово, казалось, всё было тихо-мирно. И во время войны отец приезжал к нам 2 раза. Первый раз – когда мы жили в Чугунах, а мама работала на спиртзаводе. Ему тогда в Москве сделали операцию, и он получил 4-месячный больничный. Чтобы не быть нахлебником, он устроился ночным конюхом, и ночь проводил в конюшне. Другой раз он приезжал ненадолго, когда мы жили в Михайловском. И переписка – то мирная, то ругательная велась всё время. Но и только.

Так что, возвращаясь к вопросу – почему? – можно выдвинуть разные версии. То ли виновата потеря жилья в Москве, то ли Война, то ли несовместимость характеров более чем сформировавшихся индивидов к моменту их встречи.

Дорога в школу из заводского посёлка входила в Сосновку около железнодорожной станции. Дальше я шёл к центру посёлка, который был слева ограничен железной дорогой, за которой начинался судостроительный завод, а мне надо было подниматься вверх направо. Так вот краем глаза отслеживая проходящие слева поезда, я видел в маленьких окошках запертых товарных вагонов лица людей, не придавая этому никакого значения. Не наводили меня на размышления и солдаты с винтовками на площадках вагонов. Задуматься о судьбе этих людей заставил листок бумаги, выброшенный из окошка очередного состава. В нём была кричащая просьба: написать по такому-то адресу, что такой-то жив и по этапу следует на Восток.

Весточка из 2016 года от жительницы Сосновки Валентины Ворожейкиной: От завода осталось 3 цеха и то 3 хозяина Дока вообще нет. Так что разорение; все работают по вахтам. Школы той нет. Где сейчас школа, там, наверное, был пустырь.

В конце лета, уже в сентябре, от Миши из Горького пришло письмо (он в это время – с 1946 по 1952 гг. – работал в Промбанке, где стояли на учёте все юридические субъекты), что недалеко от города рождается новая военная организация ОСУ-636, и он предварительно договорился с командиром – полковником Иоффе – о возможности трудоустройства мамы в качестве экономиста с предоставлением казённой комнаты. Правда, первые строения появятся только к концу года.

Я был не только первым учеником, но и очень идейным пионером. Кроме радости, что мы окажемся ближе к Горькому, к Москве, у меня болела голова из-за проблемы – что будет с моим вступлением в комсомол. Здесь, в Сосновке, у меня была нужная репутация и поддержка, но до 14-летнего рубежа оставалось более полугода. По моему настоянию школа договорилась с райкомом комсомола, я один поехал (на поезде) в Вятские Поляны, и был (в порядке исключения!) принят в комсомол. Не просто было в октябре расставаться со школой. Целищев на прощание подарил мне книгу «Ракета».

Последнее впечатавшееся в память воспоминание о Сосновке. Нам дали на заводе лошадь с телегой, но без возницы, и я один проделал на этом экипаже путь до станции железной дороги, где сдал багаж для отправки в Горький.

Итак, зимой 1950/1951 мы очутились в 20 км от Горького.

Появилась возможность повидать московских родственников – ноябрьские праздники с мамой провели в Москве.

Что представлял собой ОСУ-636 (расшифровка аббревиатуры – Особый Строительный Участок)? Если исторический центр Горького находится на возвышенности (это так называемая «верхняя часть города»), то в 8 км от южной окраины города начинается довольно крутой и протяженный спуск, приводящий на обширную равнину. С севера она ограничена длинным селом Ближнее Борисово, с юга рекой Кудьма, впадающей в 30 км отсюда в Волгу, с запада шоссе Горький – Арзамас (так и называется «Арзамасское шоссе»), с востока – большим лесным массивом «Зелёный город» – это рекреационный район областного центра с детскими лагерями, домами отдыха, санаториями.

На этой равнине решено было разместить огромную по площади антенного поля сверхдлинноволновую радиостанцию связи с флотами. Она имела немецкое происхождение, вывезена в качестве репараций, восстанавливалась с помощью немецких и наших специалистов под Москвой до 1950 года. К моменту нашего приезда было построено 2 казармы для двух стройбатов, кое-какие вспомогательные сооружения, а недалеко от Кудьмы, на опушке соснового леска – 4 финских 2-этажных домика для штаба и офицерских семей. На 2-м этаже одного из домиков мы и получили комнату – светлую и тёплую. Внизу была кухня с водопроводом. Маме до штаба было 50 метров, а вот мне – 2,5 км до школы-семилетки в Б.Борисово.

Двухэтажная деревянная школа с печным отоплением (6-я в моей жизни). Пёстрый состав учителей – от заслуженной профессионала высшего уровня Феоктисты Павловны Харитоновой по русскому языку до учительницы физкультуры, которая проводила уроки в холодном вестибюле в виде танцев (в валенках). Ещё одна странность – почти сразу меня «избрали» секретарём школьной комсомольской организации.

С этим связано одно экстремальное испытание. В райцентре Кстово проводилось совещание-учёба секретарей комсомольских организаций. Надо было преодолеть 25 км (зимой). Мне посоветовали для облегчения часть пути проделать на поезде. В Б.Борисово была остановка пригородного поезда Горький-Арзамас. Я прошёл путь сначала 2,5 км до школы, потом 1,5 до станции, сел в поезд. А выходить надо было на ходу, где колея делает крутой поворот, и поезд идёт медленно. Там всегда прыгали те, кому надо в Кстово. Эта точка так и называлась – Припрыжка.

Около десятка человек действительно вышли там путём десантирования на ходу с высоты около метра. Благо, в те времена двери вагонов открывались вручную, а далее была лесенка из трёх ступеней. Я тоже выпрыгнул благополучно. Только лет через десять, когда возник новый город около нефтеперегонного завода ЛУКОйла, тот город, в котором был райком, стал называться Старое Кстово, а на железной дороге появилась станция с платформой. 

Дальше путь пешком по лесу через «Зелёный город», но там есть натоптанная тропа. Так что добрался благополучно.

Мама сделала две покупки, приблизившие нас к цивилизованной жизни: у капитана из соседнего домика – фотоаппарат-гармошку 6 х 9 и в магазине в Горьком радиоприёмник «Москвич» со средними (можно слушать «Маяк» и Горький) и длинными (ловится Москва) волнами. Большой радостью стала покупка весной велосипеда горьковского производства (последние 30 лет он висит у меня в гараже), так что не только на реку и в лес я ездил легко и быстро, но и очень много потом. В 1958 году на нём прошёл Закарпатье, а в Горьком и пригородах колесил до 40 лет.