Начнем издалека и откроем Л. Фейхтвангера «Испанскую балладу»: «Еврейская община, альхама, ... была подвластна только своему парнаху или королю».
Дедова фамилия писалась Парнох, но его кузен Валентин («Валька», говорила бабушка) подписывался во Всемирной литературе под своими переводами с испанского В. Парнах. Он-то и считал, видимо, не без основания, Парнохов сефардами. И выбрал своей специальностью бывший околородной язык.
Зато когда много позже отца (моего) спросило очень большое начальство: «Ваша жена — еврейка?» — «Да, товарищ хрен знает кто.» — «Из каких она евреев?» — «Из испанских!» На-кось выкусь!
За два квартала до ростовской синагоги имеется стилизованная под арабскую вязь вывеска: Торговый дом «Галиана»! Ох, ничего себе! Это живо напоминает мне пристрастие украинцев к Роксолане. Народная, блин, героиня...
Из картотеки тамошнего архива передо мной вывалили вагон этих самых Парнохов, и я видела официальный документ, где говорилось, что Таганрогский провизор Соломон (Залман) Парнох родил трех сыновей: Исая, Якова и Рафаила.
Исай впоследствии открыл в Ростове на Темерницкой (это самый престижный центр) «Аптеку Парноха».
Яков родил близнецов Елизавету и Валентина, Рафаил же — Константина, в 1894 году. Запись именно об этом событии я скопировала.
Рафаил Соломонович был женат на Софье Борисовне Тараховской. Он был тоже провизор, но не покидал Таганрога. Сына его (собственно, Константина) воспитывала бонна немка, и учиться дитя поехало в Берлин. Несколько раньше старый Рафаил умирает, а вдова его выходит за Варенберга и родит дочку Мурку.
Бабушка (Екатерина Евграфовна) считала золовку (Мурку) полной дурой, а мать говорила о дочери «настоящая Варенберг». Она потом вышла замуж за грека (Гриша? Жора?). Когда София Борисовна умерла, там поднялась такая свара из-за дома, что дед плюнул: «да подавитесь вы» и больше в Таганроге не бывал.
Но бабушка не застала и Варенберга, когда сама рожала в Таганроге. Софья же Борисовна пекла куличи на русскую Пасху, гоменташи на Пурим и из одной курицы умудрялась сделать 10 блюд. По-русски она была не грамотна, иногда читала Тору (или Талмуд? Что-то такое говорил синагогальный архивариус) и, когда умер ее брат, она как положено сидела 9 дней на полу в разодранном платье.
Может, это она научила невестку так классно готовить? Во всяком случае, пробудила талант. Бабушка вспоминала о ней только в превосходной степени.
О Германии дед рассказывал, что во время уличных беспорядков ни одна собаченька не становилась на газон, хотя все бежали и раздавалась стрельба: там как раз Веймарская республика и пр. Что берлинский диалект отличается от баварского как, пардон, русский от украинского. Что вообще от немецкого педантизма можно повеситься. Потому ли, по другому, но доучивался он в Харькове.
Старше бабушки дед был на пять лет, и до встречи с ней успел уже жениться на дщери купеческой (ради чего крестился) и овдоветь (или развестись?). Называл он свою первую жену Марфа-позадница. Так что вся эта история приобретает некую загадочность: нет слов — красавец был дед, но ведь не дурак же совсем. Ну, горяч, но ведь не до такой же степени. То ли его заманили и крупно развели, но ведь какие там деньги, — достаток, да и только. Разве что заманивали и разводили чисто морально.
Не знаю, сколько времени учились дореволюционные врачи, но с бабушкой дед встретился уже в качестве фтизиатра. Они поженились в 22-м году, но до того дед успел побывать на фронтах гражданской войны и получить рекомендацию в партию от самого Фабрициуса.
Позже, на одном из многочисленных мест работы, деду не понравился очередной сборщик партвзносов (что-то он проехался не то о дисциплине, не то об этносе), так дед запустил через стол свой парбилет и, со словами «да чтоб я с тобой в одной партии и т. д.», покинул помещение.
Переезжая с места на место («бабушка с цыганом согрешила» — говорил), семья поселялась в живописнейших местах. У бабушки всегда была домработница, а позже — приходящая прачка. Дед трясся над своей Катенькой, как скупой рыцарь. За любым столом ему, как когда-то старому Евграфу Васильевичу, наливали воды, при этом он мог сказать о жене: «а ей налейте водки, она из Донбасса». Бабушка делала большие глаза.
Однако уже в Севастополе от некоего Адольфа Роттермеля, маминого соученика и бывшего ссыльнопоселенца «за имя», мать узнает, что во-первых, Адька всю школу был в нее дико влюблен. А во-вторых — о, ужас! — Константин Парнох хаживал к мамаше-Роттермелихе! Отца у них то ли не было, а может, и был...
Но поскольку Екатерина Евграфовна этого и близко не знала, и подозревать не могла, и своего Котечку обожала, и замуж так и не вышла, хоть овдовела в 44 года и была хороша, как весна — оставим втуне и мы.
Итак, живут Парнохи в Геленджике который уж год, дед работает в санатории глухонемых, и приходит на него донос от группы сослуживцев. То ли о том гребаном партбилете, то ли со сведениями о белогвардейском прошлом, то ли об общей неблагонадежности — при мне не говорилось.
Начались общие собрания, как водится, голосования, деда попросили с работы и объявили врагом народа. Тут его накрывает острый психоз. И все время предварительных разборок он проводит вместо тюрьмы в психушке. Вроде бы в 39-м году он уже на свободе и где-то работает.
Не будем забывать, что в геленджикском здравотделе работает доктор Варшавский, который гораздо раньше позаботился о старом Канунникове (см. папашин мемуар) и вообще был, видимо, местный Швейцер. Но точно я ничего не знаю.
Но мать-то! Едет в Питер и там понятия не имеет, как родители относятся к Софье Власьевне!
А вот чему я лично была свидетелем.
В наш огромный геленджицкий двор носил почту некто Трофим Пахомыч. Он был помоложе бабушки и звал ее Евграфовна, но мне казался древним дедом. Говорили, что его детей звали Жанна и Жозеф.
Приходит очередной раз к нам Пахомыч, мы с бабушкой что-то делаем на столе, вынесенном на улицу. «Евграфовна, вам сегодня не икалось? — говорит, — а то мы вспоминали, как нас с товарищами вызвала парторгша санатория глухонемых и продиктовала бумагу против Константина Рафаилыча. Я и писал, я ведь комсорг был, а все подписали. А что было делать? Вы же знаете, как я Константина Рафаилыча уважаю...»
Бабка стоит и смотрит. Я сижу и смотрю. Он махнул рукой и пошел.
Осталось немного.
Деда все-таки взяли на фронт, а в 43 году пришла похоронка, что «начальник эвакогоспиталя номер N тов. Парнох К. Р. умер от сердечного приступа». Где-то под Харьковом.
С этой похоронкой бабушка прибежала к своей приятельнице Ковтуновой Анне Стефановне, в домик рядом с краеведческим музеем, на улице Ленина, сквозь который проросло большое дерево, и упала рыдать на сундук (тетя Аня жива, но очень старенькая, в полном, однако, разуме).
От деда сохранилось всего несколько писем, в т. ч. завещание (см. Приложение).