У всех раз в году на работе бывали отпуска. И не помню, чтобы в отпуск мы не ездили к морю. – Пока я был маленький, ездили всей семьёй в Евпаторию. Жили то у дяди Лёни, то снимали где-нибудь комнату. Потом мы с братом Сашей (правда, с разницей в семь лет) ездили во всякие пионерские лагеря, а сама мама отправлялась отдыхать по путёвкам то в санаторий “Утёс” на южном берегу, то на лесной курорт “Чёрные воды”, недалеко от Соколиного (в Бахчисарайском районе). Однажды, когда я классе в седьмом был в пионерском лагере им. Володи Дубинина в Алуште, в Рабочем уголке, мама в то же самое отдыхала у моря в Малореченке. Там она, по-моему, просто снимала комнатку в частном секторе. Мы с ней условились, что, когда в лагере закончится смена, я приеду к ней в гости. От плана я не отказался, но приехал к маме со свежим синяком под глазом. За два дня он лишь слегка побурел. А возник синяк в результате “неуставных отношений”, впрочем, не очень характерных для тогдашних пионерских лагерей. Просто, один из пионеров имел ярко выраженную склонность драться. Правда, я с ним условился, что не хочу, чтобы меня досрочно выгнали из пионерского лагеря за драку, а потому “морды будем бить потом”, поближе к концу смены – по строгим правилам искусства, при свидетелях – как в боксе. Хоть я и обещал ему неминуемую расправу, однако это был севастопольский мальчик, из шофёрской семьи (лагерь наш как раз и относился к профсоюзу работников связи и “Автошосдора”, то есть ведомства автомобильных и шоссейных дорог). В общем, действительно, в предпоследний день смены в сопровождении толпы болельщиков мы с “Севастополем” удалились на пару сот метров от лагеря и устроили бокс. Я уже знал тогда и даже имел в запасе примеры практического использования грамотной боксёрской стойки, защиты и нападения. Всё же, мне явно недоставало агрессивности. А мой спарринг-партнёр как раз был от природы агрессивен. Я же приступил к несвойственной мне деятельности, не рассердившись по-настоящему. Так что в самом начале соперник пустил мне кровь из носу. Я же, стараясь не пропускать дальше обидных ударов, изредка отстреливался правой, прикрывая лицо левой рукой. До смертоубийства не дошло, так как я заранее оговорил, что будет не драка, а бокс. Болельщики определили психологический момент, когда уже было достаточно. Из носа у меня таки кровь капала и глаз был подбит. Мои болельщики замечали в моё оправдание: “А Лёка стоит-стоит, а иногда как даст!”. Я уже отметил, что “бить человека по лицу” не моя стихия. Впоследствии, когда мне всё же приходилось попадать в разные истории, я просто себя настраивал позлее – даже понял постепенно что на психику соперника действует устрашающий вид, пусть даже наигранная – но эмоциональность. Так что правильно, что японцы перед тем, как наносить удар, делают свирепое выражение на лице и кричат: “Къя!” Слабонервные сильнее пугаются, и у них дрожат поджилки. То же правило распространяется и на собак – нельзя им показывать своего страха или паники. Зато их самих очень просто ввести в панику, имитируя агрессивность.
Маме я уже не помню, что наплёл тогда – наверное, держался версии, близкой к истине. Слава Б-гу, синяк сделался на другой день поменьше, и мама скоро перестала остро переживать по поводу моей повреждённой внешности. Другой раз я заставил маму поволноваться, когда мне было 27 лет и я был жестоко избит стаей 18-летних подростков. Пока против меня были двое, трое, даже четверо, я уверенно отбивался, наводя на них ужас, сообразно изложенной теории. Когда же я увидал, что подбегают ещё человек десять их друзей, я допустил психологическую ошибку, подумав, что, может быть, лучше самому убежать. Убежать, однако, не удалось. На спринтерской дистанции молодёжь имела преимущество и на гололёде подножками меня завалили. При сильной одышке, я ещё успел подняться и побежать, но в этот раз уже совсем недолго. Моя жизнь для этой своры ничего не значила, и я уже стал терять силы, когда спасла меня девушка из их компании – та самая, из-за которой я с ними и связался. Дети, приехавшие на спектакль театра из какого-то пригородного села, обозвали эту девушку обидным словом, из-за чего городские подростки ополчились на сельских. Меня же угораздило вмешаться… В общем, девочка сказала: “Не убивайте его, он же, всё-таки, тоже человек”. Видя, что я уже сопротивляться перестал, они меня бросили. Когда я собрался с силами, чтобы встать, никого уже не было. Под дворовым краном я отмыл кровь, тихонечко пришел домой и лёг спать. Следующий день была суббота – родителям идти на работу было не нужно. Я же лежал, укрывшись одеялом, и ждал, что может быть, как-нибудь родители отлучатся из дому, в надежде потихонечку скрыться от их глаз. Часов в одиннадцать утра мама заподозрила неладное и приподняла моё одеяло. Я был разоблачён – мама чуть не лишилась чувств. Мне не пришлось щурить глаза от смеха – они и так были прищурены, так как заплыли здоровенными гематомами… Ничего: оказывается за две недели такие травмы совсем проходят. Сначала привыкли к страшному виду моего лица родители, а в понедельник – и сотрудники на работе, которым я задвигал сомнительную версию, что попал в лавину и, хорошо ещё, что отделался, легкими ссадинами… Когда, спустя пару месяцев после этого приключения, я вернулся на работу из Карпат, где в группе туристов из разных городов Союза провёл чудесных две недели, когда мой начальник увидал подбитую губу, он уже без всяких околичностей спросил: “Ну что, Лёва? – Опять тебе дали?”. На этот раз я не стал опровергать верную догадку. Отчасти я был вознаграждён, когда через пару месяцев, после празднования 15-летия отдела, утром следующего дня начальник тоже явился на работу с подбитым глазом. На вопрос, кто его посмел обидеть, начальник отделался мало правдоподобной версией, что, будто бы, он поскользнулся рядом с железным столбом и ударился глазом об этот самый столб.
Всё я − про свои приключения, в которых мамуля моя имела лишь самую эпизодическую роль – переживать за меня.
2011-02-12