Меня взяли на второй курс. На третий идти не советовали, потому что со второго начиналась военная кафедра, и сомнительно было бы досдать экзамены за целый год военной подготовки. Заполняя бумаги, я упустил написать рядом с номером специальности букву “б”, которая как раз и означала, что специальность математическая, а не электронная. Это стоило мне года учёбы по электронной специальности − с изучением неблизких по духу дисциплин типа “допуски и посадки”, “сопромат”,”материаловедение”, “теория машин и деталей приборов”. Отучившись год, я пошёл к проректору по науке с этим делом. Тот сказал, что перевести меня можно – пусть только видный профессор (лауреат трёх Государственных премий), читающий высшую математику, напишет ходатайство. Профессор попросил, чтобы характеристику мне написала преподавательница, которая вела практические занятия. Хоть я и зарекомендовал себя злостным прогульщиком, однако с контрольными работами справлялся на ура. Преподавательница велела мне самому написать текстовку, используя обороты типа “дисциплинирован, способен, инициативен, исполнителен, безупречно посещает занятия”. Пришлось писать про самого себя эту бессовестную ложь. Преподавательница слово в слово её переписала. А профессор, делать нечего, видя такие дифирамбы, поставил и свою подпись. Так, наконец, я попал в группу математиков. Учиться в дневном очном вузе было трудно. Слишком много дисциплин нужно было учить одновременно. А хорошие учебники по специальным курсам находить было всё трудней. Ходить же на лекции я отвык. Так что перед экзаменационной сессией приходилось всякий раз проскальзывать сквозь игольное ушко – чтобы как-то успеть подогнать все курсовые, лабораторные работы и получить допуск к экзаменам.
После стройотряда опять у меня был период депрессии – выяснилось, что к физическому труду такой интенсивности я не был готов психологически, и бригадир, глядя на меня, мрачнел и передавал командиру отряда, что зря тот, вообще, меня взял. В общем, депрессия привела к тому, что на четвёртом курсе я оставил утренние пробежки, от этого закис иммунитет, и в критический момент, когда потребовались экстремальные напряжения, я подхватил грипп. Однако вынужден был переносить его на ногах и геройствовать, не ложась спать сутками. После сдачи в один присест трёх зачётов и восьми лабораторных по электро-радиоизмерениям, в последний день перед новым годом у меня разболелось ухо. Из ближней поликлиники, куда я обратился, меня направили в ведущее медицинское учреждение − больницу Эрисмана, там предложили “госпитализацию”. Но о какой госпитализации могла идти речь, если двух зачётов я так и не успел получить, отложив их уже на третье января?!... По совету врача я купил в аптеке борного спирту, а в гастрономе − чекушку водки для компрессов. Когда я, не таясь, вносил её в общежитие, бывалые алкаши участливо советовали хотя бы засунуть чекушку в карман…
Через два дня боль в ухе немного утихла, сменившись шумом. Недостающие зачёты я получил. Но уже четвёртого января в расписании стоял экзамен по математике у Александра Григорьевича Рамма. Впервые мне попался преподаватель с таким абстрактным стилем мышления. Моя любовь к геометрическим образам его, определённо, раздражала. В итоге, традиционный уровень моих успехов резко угас на его занятиях. Идти на экзамен к Рамму, не имея времени нормально подготовиться, я не рискнул. Всё полетело кувырком. Не пошёл я и на экзамен сразу за четыре семестра по курсу “Теория вероятностей и случайных процессов”, который вёл интеллигентный и разносторонний, но далёкий от методичности Яков Моисеевич Цейтлин. Его лекции я посетил считанных несколько раз, и, видя, что на лету не схватываю, а просто так писать скучно, решил, что, как обычно, всё узнаю из книжек. Позже понял, что пособий с таким подбором материала просто не существует. Другой “хвост” остался у меня по “Системам автоматического управления”. Из лекций этого курса я побывал лишь на одной. Слишком поздно я узнал, что преподаватель держался неуклонного правила: кто не ходит к нему на лекции, − не жилец. Увидав на экзамене в моём столе открытый конспект, он ничего не сказал, а когда в аудитории остались три последних претендента, не затрудняя себя пояснениями, объявил вердикт: “ Винокур – хорошо, Слоев – удовлетворительно, Авсиян - неудовлетворительно ”. В конце сессии Рамм всё же принял у меня экзамен, на который я не пошёл. Но стипендию мне давать было не за что. Хорошо ещё, однокурсник, работавший до этого кочегаром на отоплении строящегося нового здания института, решил уходить и привёл меня к главному механику вместо себя. Работая сутки в неделю, я стал зарабатывать полторы повышенные стипендии. Маму с папой о своих обстоятельствах я оповещать не стал…
Учёба моя была насыщена бурными событиями, знакомствами с интересными людьми (с неинтересными, увы, тоже). Но каждый раз удавалось, в принципе, совершать невозможное – за ночь чертить курсовой проект по допускам и посадкам (с размерами на глазок), за два дня выучивать теорию относительности, получать едва ли не “отлично” там, где не надеялся и на “удовлетворительно”. Вообще-то, в первые три семестра учёбы в ЛИТМО я все экзамены сдавал на пятёрки и, согласно положению, получил официальное право свободного посещения лекций. Надо ли говорить, что я этим правом злоупотреблял, не посещая не только лекций, но и лабораторных и практических работ. После той тяжёлой сессии я сделал выводы: снова стал бегать по утрам и постепенно выправил − и здоровье, и настроение, и учёбу.
2011-02-19