Отпуская меня в очередной поход и даже в командировку, мама прослеживала, чтобы я не забыл взять с собой простые лекарства, которые она обычно применяла: от горла − кальцекс, от живота − фталазол, от аллергии − димедрол или супрастин. Кальцекс я вскоре за ненадобностью исключил из списка, а фталазол и супрастин держу в походной аптечке и теперь.
Понятно, этим перечнем мама не ограничивалась – она, как ни как, была врачом, и сообразно своему положению серьёзно относилась к “научной медицине”. Хотя, в отличие от менее свободомыслящих своих коллег, она также интересовалась и средствами народной медицины, активно применяла их в практике. Самое простое – она накладывала себе на лицо “маски” из огуречной кожуры, а для окраски волос пользовалась натуральным красителем – хной. Случилось ей в какой-то популярной брошюре прочитать о картофельном соке – как излечивает он от прыщей и фурункулов. Несколько опытов оказались удачными, и мама стала горячо пропагандировать это невзрачное и невкусное средство. Бывало, я и сам натирал на тёрке картошку, выжимал через марлю сок (получалась столовая ложка) и не медля его выпивал − раньше, чем успеет почернеть. Спустя много лет, когда мамы уже не было в живых, мой сосед с третьего этажа Борис Павленко вспоминал, как мама порекомендовала ему однажды воспользоваться этим средством. Через несколько дней, встретив его, мама поинтересовалась, как действует лекарство. Сосед признался, что забыл о рекомендации, а теперь ему хуже. И получил от мамы строгий выговор: “Ты что думаешь − я шучу с тобой?!” Когда Борис последовал, всё же, маминому совету, болячка его прошла моментально. Ещё мама была энтузиасткой софоры японской. В Симферополе это дерево растёт прямо на улицах. Так что ближе к ноябрю мама брала меня с собой на заготовку плодов софоры и сама делала из них спиртовую настойку. Средство это, действительно, не имеет себе подобных. Оно спасало меня не раз от ожогов “купины неопалимой”. А однажды я по неосторожности наступил на скрытое листьями остриё ржавой скобы для скрепления брёвен – пробив подошву, она вошла глубоко в стопу. Не помогали никакие примочки, рана уже начала гноиться. Спас меня совет мамы − приложить (и заклеить пластырем) тампон, смоченный настойкой софоры. Боль прошла сразу, а через несколько дней рассосался гной и всё благополучно зажило. Ещё раз я убедился в целительной силе средства спустя много лет, когда мамы уже не было в живых: я обварился кипятком, и на бёдрах образовались огромные волдыри. Неделю я геройствовал – чем только не смазывал ожоги, накручивая поверх них детские памперсы, с отчаяния купил даже какой-то очень дорогой препарат бычьей крови, но лучше не становилось, памперсы сползали, каждый вечер я стирал брюки. Хуже всего, что через несколько дней кожа стала гореть, и я перепугался не на шутку – не схлопотать бы заражения крови. Перебирая в голове все средства, которые я знал, вдруг я вспомнил о софоре японской. Дома в аптечке был флакон настойки, который когда-то готовила ещё мама. Я провёл по горящим волдырям ваткой, смоченной в настойке, и на глазах волдыри опали, присохли к коже и перестали болеть. Ещё не веря в спасение, я понял, что сегодня могу спокойно одевать брюки без дурацких памперсов. В считанные дни про ожог я забыл.
Мама была творческим врачом. И в течение жизни ей не раз приходилось пересматривать утвердившиеся в медицине взгляды. Не забуду, как взбаламутил однажды устоявшееся болото привычных понятий академик Амосов. Незадолго перед тем он написал знаменитую книгу “Мысли и сердце” и ездил по стране с публичными лекциями, делясь не только опытом кардиохирурга, но приводя в трепет коллег неожиданными умозаключениями. Одну из лекций в Симферополе он провёл специально для врачей и изрядно разругал их за то, что те мало внимания уделяют профилактике. Когда уже с пациентом случился инфаркт, поздно пить “боржоми”. А для предупреждения столь тяжёлых последствий надо не лениться давать организму регулярные нагрузки, не изводить его обжорством и не впадать в мнительность, прислушиваясь поминутно, не начинается ли прямо сейчас где-нибудь внутри нас гангрена или недостаточность функции кишечника, или опущение почек – вместе с поджелудочной железой… Не без ехидства Амосов сформулировал это в афористичной форме, заявив, что враги современного человека – лень, обжорство и образованность. Врачи запротестовали – как же, чем нехороша образованность?! Амосов объяснил – что следует больше доверять собственным защитным силам организма, и не нужно будет расслабляющее, вредоносное медикаментозное лечение. Организм устроен так, что нам не требуется очень много знать, что и где внутри нас находится, – он сам постоит за себя, если только не отказывать ему в движении, и не баловать излишним комфортом – вроде регулярного, по часам, трёхразового питания с полным набором белков, жиров и углеводов. Ведь были же здоровы первобытные охотники на мамонтов, а мясо перепадало им лишь изредка – причём есть надо было сразу, пока не испортилось, а потом – снова месяц вегетарианского меню, до следующего мамонта. Как, кстати, и резко перестала отмечаться в Великую Отечественную войну язва желудка – люди как-то мобилизовались… Академик Амосов не скрывал, что и сам лет до сорока вёл далёкий от здорового образ жизни, − пока не почувствовал первых звонков в области собственного миокарда. К счастью, он вовремя спохватился и стал “до пота, до одышки” ежедневно бегать трусцой. Это его и спасло. На вопрос “А ведь всё равно человек, хоть бегающий трусцой, умрёт же от чего-нибудь” Амосов отвечал: “Я не обещаю вам, что вы, бегая, проживёте дольше, но, по крайней мере, жить будете лучше!”
Помню, мама была под впечатлением от энергичной лекции Амосова, взбудоражившей медицинский муравейник. Она вдруг обнаружила, что и сама переедает – до избытка в ширине талии. Пересмотрела мама критически и состав пищи, прекратив готовить всякие жирные куриные бульончики, от которых только холестериновые бляшки в сосудах образуются. Вместо них в мамином репертуаре прочно утвердились овощные супы, а по утрам она не ленилась нам стругать салаты из свежей капусты и морковки. Мама даже попробовала, по моему примеру, бегать трусцой, но на это ей всё же времени не хватало – она ограничивалась тем, что, опаздывая на работу, и без того вынуждена была бежать довольно быстро.
В другой раз мама делилась впечатлениями о феноменальных спящих возможностях человеческого организма, которые на закрытом заседании, предназначенном только для врачей, продемонстрировал один йог: он сел голым задом в таз с водой и на глазах у изумлённой медицинской аудитории втянул всю воду, после чего также изящно выпустил её обратно...
Универсальных специалистов не бывает, и, чем больше опытов человек приобретает, тем чаще его посещает мысль о том, как мало, оказывается, он знал. Вот и с “научной медициной” в маминой интерпретации был у меня однажды не очень радужный опыт. Когда, возвращаясь из альпинистского лагеря, где мы с Вовой Авсияном проходили подготовку на значок “Альпинист СССР”, я проанализировал, что же это у меня были за симптомы: какая-то боль в животе, от которой не помогал ни фталазол, ни даже промывание желудка, а потом “голодные боли” по утрам. И вдруг я вспомнил – такое бывает при язве желудка. Мама работала тогда начмедом специализированной гастроэнторологической больницы в Симферополе и направила меня на полный джентельменский набор обследований: рентген желудка, глотание кишки для сдачи проб желудочного сока − до и после так называемого “завтрака” (а на самом деле – после влитой через трубку бутылки пива). Согласно расписанной в памятке язвенной диете, пиво категорически запрещалось, но ради “науки” помучить пациента не считалось за грех. Собственно, не понимаю, что они пытались узнать – и так всё было ясно: голодные боли, боли от тяжёлой пищи. Но наука “требовала жертв”, и я покорно терпел все издевательства, утешаясь тем, что, наверное, я у них не первый и не последний. Потом мама назначила мне какие-то коричневые таблетки, от которых боль немного утихала, но и только. Мама объяснила мне, что “язва” неизлечимая болезнь, что она имеет – обычно весной или осенью – периоды обострения (когда нужно старательно лечиться), а в промежутках бывают периоды “ремиссии”. Через месяц, вроде, меня отпустило – наступила “ремиссия”, но потом, стоило мне только попасть в горы, походить с тяжёлым рюкзаком в непогоду – через недели две или три обязательно случалось “обострение”. Вот, после трёхнедельного похода по болотам и “курумникам” Восточного Саяна я как раз и заработал очередное обострение. На обратном пути после похода (от станции Слюдянка у южной оконечности озера Байкал), я сделал остановку в Красноярске, где жил мой дядя (мамин двоюродный брат) Лёва Горбач с женой Фаей, а также своей старенькой мамой и тремя славными сыновьями…
2011-02-26