По моей специальности, годом моложе, училась девочка, отец которой, прогрессивный профессор Кан, заведовал лабораторией биологических систем управления (по его инициативе в учебный план нашей специальности даже был включен одноименный курс, который сам профессор и вёл). Однажды он устроил для желающих экскурсию в свою лабораторию, оснащённую уникальной по своим временам техникой, включая электронный микроскоп. А его сотрудник рассказывал, что довольно далеко уже продвинулся по пути расшифровки кода нервных импульсов, передаваемых нейронами.
Об Александре Григорьевиче Рамме я уже рассказывал − сколь трудным счастьем было общение с ним. Оценки он ставил бескомпромиссно, но, в целом, воспринимал меня положительно. На первом же занятии я раньше всех среагировал на его вопрос и показал некоторую сноровку в технике доказательств. Он, конечно, этого не забыл. Потом, правда, когда уже слегка поостыл в оценке моих математических способностей, однажды обронил: “Я думал, что Вы – толковый молодой человек!” Он, буквально, столбенел, когда я выводил правильные ответы из геометрических образов – не хотел слушать, удивлялся: “Не понимаю, зачем вы это нарисовали… Но, в общем, результат правильный. Ладно, засчитаю…”. Ещё был довольно комичный случай: одна студентка принесла с перерыва парниковые огурцы. Рамм поинтересовался: “Что? − Такое в нашем буфете продают?”. Смелая студентка предложила: “Хотите, я схожу − Вам тоже куплю?”. Рамм на мгновение призадумался: “Постойте… сейчас я соображу!... – как будто он на лекции и не сомневается, что отыщет правильное решение. – Принесите мне… один огурец!”… Когда Рамм ставил мне на экзамене “тройку”, а я сетовал, что из-за этого не смогу получить стипендию, как он неподдельно горячился!: “Ну, знаете – я не думал, что Вы так меркантильны!”. Позже я выполнял у него курсовую работу по очень “негладкой” задаче с названием “Электрическая ёмкость куба”. Впоследствии, я имел случай убедиться, что недоступный козням жёлтого дьявола Рамм сильно преувеличивал мою меркантильность. Раз я встретил его в проходной НИИ Крылова, где у меня была летняя практика по программированию. Я полюбопытствал, с какой он здесь миссией. “Да вот, принес им решение задачи «Ёмкость параллелепипеда». Представьте себе – здесь за такие вещи платят!”
Ещё вспомню немного про Якова Моисеевича Цейтлина. По пятницам в нашей группе у него было две пары, но не подряд, а через две другие лекции. Узнав о такой прихотливости расписания, он удачно это обыграл, продекламировав из “Евгения Онегина”:
“…Но, чтоб продлилась жизнь моя, –
Я утром должен быть уверен,
Что с Вами днём увижусь я!”
Вообще, он был склонен к неожиданным ассоциациям. В мире специалистов по теории случайных процессов он был дружен с известными людьми. Лично был знаком с женщиной – соавтором учебника по теории вероятностей Еленой Сергеевной Вентцель и не упускал случая поговорить с нами на лекции о своём звёздном знакомстве. Когда я пришёл сдавать ему злополучный хвост за четыре семестра, Яков Моисеевич посмотрел, что я написал, и вопросительно показал мне три пальца. Я выразил безусловное согласие. Он взял мою зачётку, полистал её. Не знаю, произвёл ли на него впечатление сравнительно благополучный вид первых страниц. Поколебавшись, он спросил: “Вы – еврей?” Я утвердительно кивнул. Яков Моисеевич, молча, написал в зачётке “хорошо” и, возвращая зачётку, добавил: “Только учтите – это совершенно неправильно!”.
Диплом я делал под кураторством незабвенного, эксцентричного на грани фола преподавателя Крыжановского. Он вёл цикл, связанный с математическим планированием. В последний день той жуткой сессии, которая у меня расползлась по швам, нужно было, кровь из носу, сдать два экзамена – Крыжановскому и Рамму. Естественно, я решил все силы бросить на Рамма. Даже при этом я едва вырвал у него положительную оценку. Выйдя от Рамма, я, не медля, двинулся к аудитории, где Крыжановский принимал у нашей группы экзамен по линейному программированию, отозвал его в коридор, протянул зачётку и без обиняков попросил поставить тройку. Крыжановский загадочно проговорил: “Зайдёшь – поставлю”. Я удивился про себя “для чего ему такая комедия?” Но, всё же, зашёл, взял билет и сел готовиться. Два вопроса мне были знакомы, третий же едва-едва. Я написал, что знал, и вопросительно поглядел на Крыжановского. Аудитория была полна студентов, готовых отвечать. Крыжановский бодро меня вызвал – будто, я у него “блатной”. Парфёнов, будущий светоч российского высшего образования, которому суждено было подготовить команду программистов, победившую остальной мир, воскликнул: “Как! Ведь я же раньше!” “Товарищ Парфёнов, поверьте, что так надо!” – театрально парировал Крыжановский и обратился ко мне: “Валяйте, рассказывайте!”. Я честно осветил два вопроса. Крыжановский расцвёл, лицо его выражало растущее удовлетворение: “Ну, давайте, последний вопрос!” Видно, он ждал, что я вырулю на стопроцентный результат. С заметным сожалением пришлось констатировать шероховатость: “Что ж! Придётся ставить «хорошо»”. Нереальность происходящего подействовала и на меня: я даже расстроился, что не выжал “отлично”…
Готовя дипломный проект, в преамбуле я написал, что изобретателем метода линейного программирования был академик Канторович, получивший за это Ленинскую премию. Когда я показал текст Крыжановскому, он вновь меня удивил: “Это что за сионизм! Зачем Вы тут развели про Канторовича? – Чтобы сказали, что я занимаюсь у вас в группе сионистской пропагандой?!”. По правде говоря, я испытывал гордость за “нашу нацию”, когда упоминал общеизвестный факт о выдающейся роли Канторовича. Но, какой же, к чёрту, здесь “сионизм”! Упоминание о Канторовиче я не изъял, но тяжёлый осадок при воспоминании о “кураторе диплома”, всё же, остался. Диплом, кстати, оценили как “отличный”. Но в этом не было никакой его заслуги…
Не могу не сказать добрых слов о нашей военно-морской кафедре. Полковник Наливайко (имевший не по годам стройную фигуру и редкую “походочку – что в море лодочка”) вёл самые общие темы, начиная со строевой подготовки. Наша экзальтированная сокурсница Наташа Липецкая с трагической дрожью в голосе спрашивала у мальчиков: “Что, вас там муштруют?!” Самим нам не представлялось, что, будто бы, из нас выколачивают мозги, – наоборот, мы успели почувствовать вкус к строевому шагу, молодцеватым поворотам в строю в движении и прочим внешним эффектам. Ещё и байку одну любили повторять – о том, что первым из двух военнослужащих одного звания честь отдаёт тот, кто… вежливей! Театрально выглядели переклички перед началом занятий. Самый представительный − староста сводной группы Яша Цалалихин − выйдя впереди строя, докладывал о том, что все в наличии, отсутствующих нет. После этого преподаватель давал команду “Вольно” и выкликал по алфавиту: “Студент Авсиян!” – “Я!”, “Студент Барский!” – “Я!”… Далее, шли такие геройские фамилии, как Берсон, Винокур, Иоффе, Мерсон, Польский, Рабинович, Соколовский, Сомин, Стернин, Цалалихин… Изредка ударный еврейский взвод разбавляли менее вызывающие фамилии – Жигун, Слоев, Тарасов, Юнусов… Полковник Наливайко мог делиться с нами личным опытом, объясняя, что такое контузия, – он и сам был контужен. А поясняя область применения пистолета, он также имел возможность сослаться на случай из личной практики: как однажды, в войну, его спасла мгновенная реакция: войдя в брошенную избу, где предполагалось устроить временный штаб, он успел первым выстрелить в шального немца. Перед тем, как начинать с нашей группой упражнения по стрельбе из пистолета, он сам сделал три выстрела по мишени и посетовал, что сегодня у него дрожит рука. В мишени оказались выбиты две девятки и десятка. Когда же мы сами попробовали стрелять, большинство угодили в “молоко”. Нельзя не вспомнить и капитана второго ранга Фёдорова. Именно он сообщил нам в своё время трагическую весть о гибели первого космонавта Гагарина, а в другой раз – наоборот, глаза его светились гордостью и энтузиазмом, когда он сообщал об успехе нового советского оружия в конфликте на острове Даманский... На нашей военно-морской кафедре было немало способных офицеров, отлично знавших материальную часть, которую мы изучали под их руководством, включая технические, физические и математические аспекты её функционирования. Лишь о начальнике кафедры нельзя было сказать, чтобы он хватал звёзды с небес, – в преобразовании Лапласа путался, как последний троечник… Незадолго перед вручением дипломов всем студентам, посещавшим военную подготовку, присвоили звания лейтенантов и в торжественной обстановке вручили офицерские военные билеты, На торжественной церемонии начальник кафедры, наконец, не сплоховал и, когда военные билеты раздали, он без репетиций, формулой из строевого устава провозгласил: “Товарищи офицеры!..” Мы живо смекнули, что это касается нас, − больше нам не скажут “товарищи студенты”. Все молодцевато приосанились, расправили грудь и на поздравление начальника кафедры с вступлением в офицерскую военно-морскую когорту отвечали троекратным громовым “Ура!”.
2011-02-19