На моей памяти, Лёва однажды (году в 1974-м) специально приезжал навестить свою двоюродную сестру – мою маму. Для этого он сделал крюк и, находясь в Москве в командировке, прилетел на пару дней в Симферополь. Трепетно рассказывал он за столом о своей жизни, с нежностью и волнением, показывал нам фотографии жены и детей. Через недолгое время с его женой Фаей я познакомился, когда был в Киеве в командировке. Она в это время тоже была в Киеве и останавливалась у Миши Островского. Ну, а я просто заходил к нему в гости. Помню, из командировки Фая увозила в Красноярск несколько палок сухой колбасы (в Красноярске не только копчёная колбаса отсутствовала в продаже, но и просто с мясом было осадное положение). Я пригласил Фаю при случае приезжать в Крым. Не далее, как ближайшим летом, захватив двух сыновей – шестилетнего Сашу и годовалого Лёшечку она, действительно, приехала отдыхать в Евпаторию. По нескольку раз в неделю, срываясь с работы, я приезжал к ней. Пару раз и она приезжала в Симферополь с Сашечкой (за Лёшечкой соглашалась присмотреть моя бабушка) – один раз я возил Фаю в Ялту, другой раз водил в ближний поход − оказалось, у неё был третий разряд по альпинизму. Надо признать, мамуля моя не на шутку переполошилась: Чего это я? − Решил у её двоюродного брата отбить жену с детьми? Я-то был, по обыкновению своему, прост и опасных последствий в оказании гостеприимства дядиной жене не усматривал. Но вот она, по-видимому, не была так же, как я, невозмутима: ей стоило огромных внутренних усилий удерживаться на грани (несмотря на “блокировочки” в лице двух сыновей)…
Когда я предстал перед дядей Лёвой в Красноярске (было это спустя пару лет после достопамятного приезда его жены в Евпаторию), он, открыв дверь, определённо, меня не узнал. Я оброс бородой и, должно быть, имел очень потрёпанный вид после похода и недельного обострения язвы. В довершение картины, на мне был ещё истёртый рюкзак и обёрнутая в самодельный полиэтиленовый чехол побитая в походе гитара. Дядя потом объяснил, что принял меня за “бича” (это слово в Сибири употреблялось в значении, близком к современному “бомж”, − буквально расшифровывалось “бывший интеллигентный человек”). “Ну, входи, коли приехал”, − сказал он, сообразив, наконец, кто я. По-видимому, долго не зарастали у него в душе раны, связанные с былой неопределённостью... Мало по малу, напряжение разрядилось, стена невысказанных опасений стала рассеиваться. Фая предложила мне бросить в стиральную машину футболки и всё, что у меня было. Рассказала она немного и про их борьбу за жизнь: хоть работали они на Красноярском гиганте – алюминиевом заводе – Лёва конструктором, а Фая программистом и оба неплохо зарабатывали, – каждый раз Фае надо было придумывать что-нибудь нестандартное, чтобы в доме было мясо. Вот, из Киева она тогда привезла копчёной колбасы. А зимой они обыкновенно закупали коровью тушу в ближнем селе и хранили её на балконе (при сибирских морозах балкон был отличным холодильником). Летом же приходилось проявлять изобретательность: Фая вместе со мной прошлась довольно не близко в одну известную ей рабочую столовую и купила в буфете куриных крылышек. Как раз в день моего приезда в кране вдруг кончилась вода. Я пошёл с Лёвой, захватив вёдра, искать воду. На моё несерьёзное предложение сходить за водой к Енисею, Лёва отвечал: “Что ты?! Из Енисея воды попьёшь – козлёночком станешь”. Тогда я не застал дома двух старших сыновей – они были в пионерском лагере. Лёвина мама была, действительно, плоха, и от этого Фае хлопот только прибавлялось. Но, не теряя самообладания, она успевала справляться со всеми – обычными и сверхурочными делами – и дома, и на работе. Поделилась она со мной поучительной историей, как однажды она припёрла к стенке секретаря партийной организации, предложив ответить на вопрос, что такое партия. Тот отшучивался, отвечал по Маяковскому, что, мол, “партия – это миллионов плечи”. Фая не дала ему отделаться шуточками и напомнила лозунг последнего партийного съезда о том, что партия – это “ум, честь и совесть нашей эпохи”. А тогда уже додавила секретаря в отношении чести и совести, потребовав решить по совести вопрос предоставления квартиры заслуженному работнику, стоявшему на очереди (а не давать, в обход очереди, сынку кого-то из начальства)… На другой день Фая устроила мне экскурсию на Красноярские столбы – любимое место тренировок красноярских скалолазов. Я тоже попробовал залезть на небольшую стенку, но, что-то, стенка подозрительно крошилась. Пришлось мне поостыть ещё и из-за того, что я почувствовал, как заболела язва. Оценив, что я серьёзно болен, когда мы пришли домой, Фая настояла, чтобы я законспектировал главку об опыте лечения язвенной болезни из толстой книги “Мёд и мёдолечение” болгарского кандидата медицинских наук Младенова. Приехав в Симферополь, я стал аккуратно лечиться этим способом. Язва пошла на поправку заметно быстрее и, главное, без этих жутких коричневых таблеток. Поняв, что зря упустил два года, не зная ничего о таком хорошем средстве, я спросил маму: “Почему же ты мне никогда не говорила про мёдолечение?”. Своим объяснением мама меня расстроила: “Ну, понимаешь, мёд же – это народная медицина, а у нас, всё-таки научная…”
Спустя ровно десять лет я заметил, что язва, похоже, излечилась. Это совпало с женитьбой и рождением дочки Ани. Я слышал теорию, что язва бывает от нервных перенапряжений. Но настоящие стрессы – до шекспировских страстей – только и начались у меня тогда, а вот язва, определённо, перестала беспокоить. Наверное, теория была ошибочна. Я снова вспомнил, как Амосов рассказывал, что в войну язвой не болели...
(продолжение следует)
2011-02-26