Была на следующее лето у меня вторая попытка поступления – теперь уже сразу в московский энергетический институт. Отучившись на первом курсе, я, уж точно, ни с математикой, ни с физикой проблем не имел. В МЭИ, по-прежнему, физика была профилирующим экзаменом. И я получил предметный урок: тот самый дополнительный вопрос не был случайностью. Он был специально предназначен, чтобы валить евреев (была у них какая-то пометка в экзаменационной ведомости, тем более, что “национальность” явно указывалась в обеих характеристиках: в комсомольской и в производственной, и в анкете поступающего была соответствующая графа). Экзамен по физике принимал тот же преподаватель, что и год назад. После того, как я ответил по билету, он задал тот самый испытанный вопрос. Когда он вписывал в ведомость четвёрку, на правах “ветерана” я спросил, как же, всё-таки, решается эта задача. Экзаменатор от ответа ушёл. Впрочем, странно бы было, если бы он вдруг раскололся. Хоть по устной математике я и получил “отлично”, за письменную математику мне не засчитали одной задачи и поставили четвёрку. Вновь я получил пятёрку по химии и легко справился с сочинением. И снова не набрал проходного балла, и получил, на этот раз уже стойкий иммунитет против московских вузов. Пришлось возвращаться в Симферополь. В местном филиале меня, наконец, из кандидатов перевели в полноправные студенты.
Ближе к концу второго курса я стал серьёзно продумывать, где продолжать учиться, и для обоснованного ответа на этот вопрос решил лично поездить по вузам разных городов, заглядывая на лекции, вникая в уровень преподавания и атмосферу, царящую в них. Так я однажды съездил в Одессу, а другой раз – в Ленинград. В Одесском университете у меня было “поручение” передать привет проректору, филологу по специальности, от его коллеги из Симферопольского университета, маминого больного, который учился с ним вместе в студенческие времена. Ожидалось, что получив привет от друга юности, проректор расчувствуется и не откажется поспособствовать с переводом в одесский университет. Не вдруг добился я “доступа к телу“ важной птицы. Когда же, наконец, дошло до передачи привета “от Петра Ивановича”, этот жлоб, не отрывая глаз от бумаг, удостоил меня бездушным ответом: “Передайте Петрові Івановичу теж від мене привіт”. К цели посещения я уже не стал переходить и без сожаления рванул подальше от этого неласкового места. Настраивал меня папа также и на Одесский институт связи, куда незадолго перед тем перешёл работать один способный инженер из Крымского телецентра. Но и этот институт меня не воспламенил.
В Ленинграде я побывал инкогнито − в Университет, ЛЭТИ и политехнический институт проходил по своему студенческому билету (имевшему такую же синюю корочку, как и во всём Союзе). Я входил, заглядывал в расписания, смотрел, какие предметы есть в учебных планах, выбирал интересную лекцию, заходил в аудиторию и слушал. В Университете лекцию по математике читала женщина-профессор. – Мне очень понравилось, но, всё же, веяло от Ленинградского университета каким-то холодком. В ЛЭТИ я нашёл в расписании среди лекторов знакомое имя Бать − одного из авторов известного задачника по теоретической механике. Увы, с близкого расстояния он показался довольно усталым – не из тех, кто может увлечь. В целом, от ЛЭТИ у меня осталось ощущение придавленности. Только “Политех” мне понравился безоговорочно. В расписании я обнаружил именно ту насыщенную математическими курсами специальность, которая за это мне и понравилась. И очень вдохновил возвышенный, увлекающий стиль лекций, на которых я побывал. Я решился действовать немедленно и зашёл к декану факультета, на котором была эта специальность, − сразу спросил его относительно возможности перевода. И получил недвусмысленный ответ, что этот путь нереален, так как если кто по ходу учёбы и отсеивается, на освободившиеся места всегда есть очередь из своих вечерников. Единственный верный способ – поступить на первый курс “на общих основаниях”, а потом, уже после зачисления, показать академическую справку об учёбе в другом вузе. “Тогда отношение к вам будет уже как к своему студенту дневного отделения – не то, что к вечернику со стороны. И переведут сразу на второй, а может быть, и на третий курс”. Декан произвёл на меня самое приятное впечатление, и совет его я принял как руководство к действию. Правда, впоследствии путь этот для меня оказался тоже не гладким.
Окончив второй курс, я взял в своём филиале академическую справку, забрал диплом и поехал в Ленинград. Папа опять пытался склонить меня – на этот раз в пользу Ленинградского института связи. Приехав незадолго до экзаменов, я даже подал в него документы и поселился в общежитии. Но в день перед экзаменами я документы забрал и поехал подавать их в Политехнический институт. На стендах висели образцы прошлогодних экзаменационных задач, я посмотрел – они все были решаемые. Однако при сдаче документов меня затормозил специальный человек, который, как нигде в другом вузе, от первого до последнего слова читал все бумаги. Дочитав до конца характеристику с места работы, он зацепился за небрежную формулировку кадровика: “Характеристика выдана в вуз, для перевода на стационар”. “Какого перевода? Ведь вы же поступаете!”… Никакая сила не могла преодолеть эту заковыку, включая председателя приёмной комиссии, к которому я обратился. Тот убеждённо присоединился к мнению клерка, сидящего на входном контроле. Меня посетила мысль, что был это не простой клерк, и мои характеристики он неспроста так тщательно прочитывал – всё же, в шапке каждой из них было указано “еврей”. А, как потом я лучше узнал, именно в Политехническом институте на этот счёт было чёткое указание – на стратегические направления науки, по которым готовят в институте, евреи не подходят!! И даже сам академик Иоффе, именем которого назывался специальный НИИ при “Политехе”, не смог бы поколебать эту парадигму…
Я оказался в цейтноте. Оставалось несколько часов до закрытия всех приёмных комиссий, а я никуда ещё не подал документы. Взяв справочник “Вузы Ленинграда”, я зашёл в телефонную будку и стал звонить по очереди в разные вузы, в которых была та желанная математическая специальность. Всюду мне отвечали, что я уже не успеваю, поскольку комиссия закрывается в шесть вечера. Только в ЛИТМО комиссия работала до семи, и я помчался, успев “под флаг” заполнить и подать документы. В ЛИТМО мои характеристики приняли без слов. Измождённый и голодный, я вернулся в общежитие института связи на Васильевском острове (меня оттуда никто не выгонял). Ночью я решил не оставаться в общежитии, поскольку ночлег там предоставили на матах в спортивном зале, а окна и форточки в зале не открывались. Я подумал, что лучше высплюсь на лавочке перед общежитием – на свежем воздухе. В час ночи меня разбудил милиционер и в очень саркастической форме отчитал, говоря, что Ленинград − не деревня, как мой Симферополь, и здесь – только зазевайся – вмиг уведут туфли, которые я снял перед сном и оставил под лавочкой. В общем, никак он не соглашался оставить меня в покое. В общежитие я вернуться не мог, поскольку в час ночи оно официально закрывалось. Пришлось искать ночлег, где придётся. Нашёл − на лестничной площадке, перед чердаком шестиэтажного дома: отыскал рулон картона, развернул его и доспал ночь. А к девяти утра пошёл на письменный экзамен по математике. Из пяти задач одна почему-то не поддавалась. Пришлось оформить хотя бы четыре решённые. Это гарантировало хорошую оценку. Потом я привычно уже сдавал все остальные экзамены. Получив за физику и за устную математику пятёрки, с 14 баллами я прошёл-таки по конкурсу.
2011-02-19